– Не мы добились, а Господь сотворил, – поправил патриарх Нарышкина. – Инако и быть не могло! Царевич Иван вельми хвор и слаб. Ему не по силам царствовать.

– Не по силам, – поддакнул ему Матвеев. – Не удержит он скипетр и державу.

Кирилла Полиектович заворчал:

– Фёдор Алексеевич, царствие ему небесное, тоже был хворым, а правил нами шесть лет и законы старые успел потревожить. Ему вон прежняя одёжа чем-то не угодила! Многие теперь носят куцые кафтаны. Срам один вместо степенности.

– Не велика беда – одёжа, – назидательно заговорил Иоаким. – Тем паче, что покойным государем было велено носить наше платье, татарами отменённое. Не зазорно воротить доброе и отречься от худого. Вон нами местничество изничтожено, поелику от великой гордыни и великий грех случается. В добрых делах Церковь государю всегда была, есть и будет опорой. Но зачем Фёдор Алексеевич привечал иноверцев? Их надобно гнать прочь, оставляя токмо согласных окреститься! Не должно быть на православной земле ни язычников, ни магометан, ни латинян, ни лютеран, ни иных гонителей веры православной!

– А куда же девать татар? – удивился Нарышкин. – Они же к нам не из-за моря явились.

– Крестить силком! – отрезал патриарх. – Нельзя в Российском царстве допускать поношения веры православной. Прежние государи больно любезничали с иноверцами и даже дозволяли им начальствовать над русскими. Пущай царь Пётр Алексеевич станет заступником благочестия, а покуда, в виду его малолетства, позаботитесь о благе нашего народа вы, яко опекуны юного царя.

Артамон Сергеевич нахмурился.

– Кто ведает, что с царём Петром станет лет через десять? Вон Фёдор Алексеевич был кротким, но на своём всегда умел настоять. Мне уже поведали, как он своего родича, боярина Милославского, прогнал.

– Поделом гордецу Милославскому! – злорадно воскликнул Кирилла Полиектович. – Нечего ему было поносить на всех углах царицу Агафью.

Матвеев, понятное дело, не испытывал добрых чувств к Милославскому, но счёл уместным возразить:

– Государь Федор Алексеевич взял себе первую жену почитай с улицы. Да и второй раз он женился вопреки старинному обычаю, обязывающего царя выбирать из девиц ту, коя более всех достойна царского венца. Не было же смотра царских невест.

– Ну, и ну, Артамон Сергеевич! – хмыкнул Нарышкин. – А ты, оказывается, у себя в глухомани получал известия о том, что в Москве, творится.

– Важные вести в любую глушь добираются, – пробурчал Матвеев.

– Ясное дело! – не унимался Кирилла Полиектович. – Там тоже есть дуры, родичи коих мечтают высоко забраться. Но Фёдор Алексеевич не забыл, как его деду и отцу не позволили жениться на полюбившихся им девицах.

Отец царицы Натальи Кирилловны долгое время лебезил перед покровительствовавшим ему Матвеевым. Но когда Кирилла Полиектович стал тестем царя Алексея Михайловича, у него появилось вельможное высокомерие, которое он не стеснялся демонстрировать даже своему давнему благодетелю. Причём, не отличаясь умом, глава семейства Нарышкиных часто ставил себя в нелепое положение. Вот и сейчас Кирилла Полиектович не заметил, как, по сути, обозвал собственную царственную дочь «дурой» да и о себе отозвался нелестно.

Снисходительно хмыкнув, Матвеев спросил у патриарха:

– А ты, владыка, и впрямь не сомневаешься?

– В чём? – не понял Иоаким.

– Неужто тебя не прельщало великое благочестие царевича Ивана?

На лице патриарха не дрогнул ни один мускул.

– Великое благочестие не помеха великому греху. Вон Фёдор Алексеевич даже на церковное чиностроение покушался. Нельзя сего допускать.

Нарышкин махнул рукой.

– Не беспокойся, отче. Мой внук в твои дела нипочём не полезет. Он не особливо-то и благочестив. Царица Наталья жаловалась мне, что Петруша во время службы в храме…