Что движет вами в войне против римлян? Не любовь ли к свободе? Это драгоценное чувство, так подобающее благородным душам. И что же! Вы отказываетесь повиноваться владыкам всего мира – и соглашаетесь стать рабами своих же соотечественников, терпя от них то, чего не стали бы бояться от чужеземцев!

Сравните поведение тех и других. Ваш храм украшен дарами римлян – а эти обдирают его, снимая памятники ваших древних побед. Римляне уважают ваши законы и не смеют переступить черту святилища – а эти превратили храм в свой оплот и вносят туда руки, еще дымящиеся кровью братьев. И вы бережетесь врагов внешних, тогда как настоящие враги живут среди вас и осаждают вашу святыню!

Итак, возьмитесь за оружие смело и не бойтесь ни их числа, куда меньшего, чем ваше, ни их дерзости, ослабленной совестью, запятнанной преступлениями, ни преимущества места, защита которого дана не нечестивым, но тем, кто мстит за осквернение святыни. Покажитесь – и они погибли. И даже если вам придется подвергнуться опасности, какая участь завиднее, чем пасть у священных врат, сражаясь за жен и детей, за Бога и Его храм? Я предлагаю себя вам в качестве вождя и воина. Я поведу вас советом, а в нужный момент – и делом.

Народ, воспламененный этой пламенной речью, объявил себя готовым сокрушить тиранию. Анан записал явившихся толпами добровольцев, вооружил их, разделил на отряды и готовился атаковать зелотов, но те опередили его, сделав вылазку против народа. Бой был жестоким: с одной стороны – численность, с другой – дерзость и опыт. В конце концов разбойники, подавленные превосходящими силами врага, которые росли с каждым мгновением, и видя, что близки к поражению, вынуждены были оставить внешний двор храма и отступили во внутренний, поспешно заперев за собой ворота.

Анан не стал развивать успех. Штурм был бы опасен, да и святость места удержала его. Он не решился ввести во внутреннюю часть храма воинов, запятнанных кровью. Ограничившись блокадой зелотов, он оставил шеститысячный отряд для охраны портиков внешнего двора.

Его уважение к храму побудило его снова попытаться примириться с зелотами [прим. 1]. Он хотел, если возможно, избавить себя от тяжкой необходимости осквернять святое место кровью своих соотечественников. Поэтому он предложил им мирные условия, но выбрал крайне неудачного посланника.

Иоанн из Гисхалы, связанный тайным сговором с зелотами, внешне оставался преданным народу и, следуя обычной тактике предателей, проявлял даже больше рвения и усердия, чем те, чья преданность была искренней. Он не отходил от Анана ни днём, ни ночью, смело проникал во все совещания, приправляя свои действия неумеренной лестью по отношению ко всем власть имущим. Таким образом, он узнавал обо всех планах и немедленно сообщал их осаждённым. Анан заметил, что враги проведывают все его замыслы. Убеждённый в предательстве, он заподозрил того, кто действительно был виновен, и чьё лицемерное рвение его изобличало.

Но уничтожить Иоанна из Гисхалы было нелегко – у него была сильная партия в городе. Анан заставил его принести клятву. Этот негодяй, для которого клятвопреступления ничего не значили, поклялся в нерушимой верности интересам народа. Анан оказался настолько простодушным, что поверил ему, и – совершив непростительную ошибку для человека, стоящего во главе важных дел, – доверился тому, кого столько обстоятельств делало закономерно подозрительным, и выбрал его, чтобы передать зелотам предложения мира и соглашения.

Иоанн, проникнув в храм, вместо мирных предложений произнёс речи, более всего способные разжечь пламя войны. Он заявил, что Анан, подкупив народ, отправил приглашение Веспасиану, чтобы тот захватил город; что он приказал своим войскам очиститься [ритуально], чтобы на следующий день они могли войти в храм – добровольно или силой; что если он предлагает зелотам договор, то лишь для того, чтобы усыпить их ложным чувством безопасности и застать врасплох. Он настаивал на том, что зелоты зашли слишком далеко, чтобы надеяться на искреннее примирение, и заключил, что им необходимо искать помощи извне, иначе их гибель неизбежна.