Винтий, которому предстояло играть первую роль в империи в течение нескольких месяцев, был человеком, мало достойным доверия такого принца, как Гальба. Рожденный в почтенной семье, которая, однако, никогда не поднималась выше претуры, он вел в молодости распутную жизнь: в первых своих походах он осмелился обесчестить своего генерала Кальвисия Сабина, соблазнив его жену, проникшую в лагерь в солдатской одежде. За это преступление Калигула велел заковать его в цепи. Освобожденный из тюрьмы переворотом, последовавшим за смертью этого принца, Винтий навлек на себя новую неприятность, но уже другого рода, при Клавдии. Его заподозрили в том, что он имел столь низкую и рабскую душу, что украл золотой сосуд со стола императора, где он трапезничал; и Клавдий на следующий день, вновь пригласив его, велел подавать ему еду исключительно в глиняной посуде. Однако он оправился от этого двойного позора: будучи деятельным, пылким, хитрым и столь же дерзким, он сумел пройти путь почестей вплоть до претуры; и, что еще удивительнее, управлял Нарбоннской Галлией, заслужив репутацию сурового и неподкупного человека. Это был один из тех характеров, одинаково склонных и к добру, и к злу в зависимости от обстоятельств [3], созданных для успеха, в какую бы сторону ни направили они данные им от природы таланты. Вознесенный милостью Гальбы на вершину богатства, он дал там полную волю своим порокам, и особенно своей жадности к деньгам; и, сверкнув, как молния, мы увидим, как он падет вместе со своим господином, чье падение во многом сам же и вызвал.

Хотя Винтий занимал самое высокое положение при дворе Гальбы, Корнелий Лакон, префект претория, также имел большое влияние; и сочетание самого подлого из людей с самым порочным [4] объединяло против правительства принца, которого они обступали, ненависть и презрение. В разделе власти с ними участвовал вольноотпущенник Икел, или Марциан. Вместе они составляли триумвират наставников – так их называли в Риме, – которые не отходили от слабого старика и вели его по своему усмотрению.

Их воздействию следует приписать почти все ошибки Гальбы. Без сомнения, он был ограниченного ума, скуп, суров до жестокости; но в глубине души имел самые честные намерения: он любил справедливость, порядок, законы. Эти качества, столь ценные в государе, оказались бесполезны для общественного блага из-за слепого доверия, которое он питал к министрам, искавшим лишь собственной выгоды. Принц желал добра, а творилось зло с необузданной свободой. Вину возлагали на Гальбу, справедливо считая его ответственным за дурное поведение тех, кто злоупотреблял его властью. Ибо, по меткому замечанию Диона, частным лицам достаточно не совершать несправедливостей, но те, кто управляет, должны даже предотвращать их совершение другими. Для страдающих неважно, от кого исходит зло, раз они становятся его жертвами.

Я уже говорил, что Гальба оттолкнул от себя умы различными актами жестокости против знатных особ. Он даже напускал на себя устрашающий вид, надев военную тунику, будто собирался начать или вести войну, и носил кинжал, который, привязанный к шее лентой, свисал у него на груди. Почти весь свой путь он проделал в этом наряде, который делал дряхлого, страдающего подагрой старика скорее смешным, чем страшным; и вернулся к мирной одежде лишь после смерти Нимфидия, Мацера и Капитона. Деяния соответствовали этим угрожающим заявлениям. Он сурово обошелся с городами Испании и Галлии, которые медлили объявить себя за него; одних наказал увеличением податей, других – разрушением их стен. Он казнил управляющих и других чиновников вместе с их женами и детьми. Но ничто не сделало его более ненавистным, чем резня, запятнавшая и наполнившая ужасом его вступление в Рим. Морские солдаты, которых Нерон сформировал в легион и которые благодаря этому приобрели более почетное воинское звание у римлян, встретили Гальбу у Понте-Моле, в трех милях от города, и громкими криками потребовали подтверждения милости его предшественника. Гальба, строго придерживавшийся воинской дисциплины, отложил рассмотрение их просьбы. Они поняли, что эта отсрочка равносильна отказу, и стали настаивать непочтительно, а некоторые даже обнажили мечи. Эта дерзость заслуживала наказания; но Гальба перешел границы, приказав сопровождавшей его кавалерии перебить этих несчастных. Они не были должным образом вооружены и не оказали сопротивления, что не помешало их бесчеловечному избиению, в котором полегли многие тысячи. Некоторые сдались, умоляя о милости императора, и были подвергнуты децимации. Это кровавое деяние вызвало справедливые жалобы и поразило ужасом даже тех, кто был его исполнителем.