На первой волне возмущения, вызванного ужасными выходками Мессалины, он заявил преторианским солдатам, что, поскольку его браки были столь неудачны, он останется безбрачным и что, если он когда-нибудь снова женится, он позволит им обратить против него свое оружие и пронзить его мечами. Но решения Клавдия были недолгими. Привыкший к тому, что им управляли жены и во всем зависели от их воли, он никак не мог привыкнуть к состоянию, когда ему приходилось самому принимать решения, когда от него зависело распоряжение его личностью и его поступками. Свобода смущала его, и вольноотпущенники, видя, что он так себя чувствует, решили подыскать ему жену, но разделились в выборе. Таким образом, семья принца разделилась на враждующие группировки, а среди дам, считавших, что они могут претендовать на столь высокое звание, разгорелась еще большая вражда. Каждая приводила в пример свое благородство, красоту и богатство и принижала соперниц. В конце концов спор свелся к трем, каждая из которых имела в качестве защитника одного из трех самых влиятельных вольноотпущенников. Лоллию Паулину поддерживал Каллист, Элию Петину – Нарцисс, а Агриппину – Паллас. Что касается Клавдия, то он склонялся то в одну, то в другую сторону, в зависимости от впечатления от речей, которые он слышал в последнее время. Не имея возможности занять определенную позицию, он созвал трех вольноотпущенников на совет и приказал им объяснить причины своих разногласий.

Нарцисс выступил первым и заявил, что предложенный им союз не является новым. Он сказал, что Элия уже была женой Клавдия и что у нее есть дочь от него, которая еще жива. Поэтому в императорском доме ничего не изменится, если она вернется в него, и нет причин опасаться, что она будет смотреть на Британника и Октавию глазами мачехи, которые были ее ближайшими родственниками после собственных детей. Каллист же утверждал, что ни в коем случае не следует возвращать жену, которой император в результате долгого развода дал явные доказательства своего недовольства; что искать ее снова – значит раздувать ее гордыню; и что лучше выбрать Лоллию, которая, не имея собственных детей, не будет иметь оснований для ревности к детям мужа и займет место их матери. Паллас, в свою очередь, рассуждая на совершенно противоположных принципах, особенно настаивал в пользу Агриппины на том, что у нее есть сын, которого можно считать одним из сторонников дома Клодов и дома Юлиев [3], чье великолепие он объединял. Кроме того, – добавил он, – Агриппина доказала свою плодовитость: она в самом расцвете сил. Разве правильно позволить ей перенести славу и имя Цезарей в другой дом? Эти доводы возобладали, чему способствовали ласки Агриппины, которая в силу привилегии племянницы входила в дом императора в любое время суток и, пользуясь непринужденностью дяди, разжигала кровосмесительное пламя в этом открытом со всех сторон сердце.

Выбор был сделан, и Агриппина, еще не став женой, уже пользовалась властью своего брака. С тех пор она стремилась ввести своего сына Домиция в семью Клавдия, женившись на Октавии. Но этот план не мог быть осуществлен без коварства. Ведь юная принцесса уже давно была обещана Силану. Кроме того, Силан заслуживал огромного уважения: он принадлежал к высшей знати и был прямым потомком Августа. Наконец, Клавдий выполнил взятые на себя обязательства: украсил его триумфальными украшениями и устроил народу великолепное зрелище в его честь. Но с принцем, у которого не было собственных чувств и который получал извне впечатления уважения или ненависти в зависимости от того, нравилось ли приближенным заронить их в его душу, ничего не было сложно.