Мессалина в столь ужасный момент не потеряла головы. Она решительно направилась навстречу Клавдию, намереваясь предстать перед своим супругом, зная, как часто этот приём ей помогал. Одновременно она приказала привести Британника и Октавию, чтобы те обняли отца, и умоляла Вибидию, старейшую весталку, испросить для неё милости у великого понтифика. Итак, она отправилась в сопровождении лишь трёх человек, прошла пешком через весь город и, найдя у ворот телегу, взобралась на неё и поехала в Остию – и всё это без единого сочувствующего взгляда, ибо ужас перед её поведением заглушал все прочие чувства.

Расчёты Мессалины были верны, но ей противостоял бдительный враг. Нарцисс, не доверяя префекту претория Лузию Гете – человеку без принципов, в равной мере способному на добро и зло в зависимости от обстоятельств – открыто заявил Клавдию, подкрепляя свои слова мнением тех, кто разделял его опасения, что жизни императора ничто не угрожает, лишь если на этот день командование гвардией будет передано одному из вольноотпущенников, и предложил взять это на себя. Более того, опасаясь, что во время пути из Остии в Рим (хотя он и недолог) речи Вителлия и Цецины Ларга не поколеблют дух Клавдия и не заставят его изменить решение, он попросил и получил место в императорской повозке.

Клавдий метался в речах. То он выказывал жгучую ярость против ужасных пороков Мессалины, то воспоминание о брачных узах смягчало его, особенно при мысли о малолетних детях. На эти противоречивые замечания Вителлий отвечал лишь: «О позор! О преступление!» Нарцисс настаивал, чтобы тот высказался яснее и раскрыл свои истинные чувства. Но от этого царедворца он добился лишь двусмысленных слов, допускавших любые толкования в зависимости от обстоятельств; Цецина же подражал этой искусной скрытности.

Тем временем Мессалина приближалась и громко требовала, чтобы мать Британника и Октавии выслушали в свою защиту. Обвинитель кричал ещё громче, напоминая о её браке с Силием, и, чтобы отвлечь внимание Клавдия от Мессалины, подал ему записку с перечнем всех её преступлений. При въезде в город приготовились представить императору Британника и Октавию, но Нарцисс велел увести их. Весталку он отстранить не смог: та напомнила Клавдию, что священные законы обязывают его не осуждать жену, не выслушав её оправданий. Нарцисс ответил, что император даст ей слово и полную свободу защищаться, а пока весталке лучше заняться религиозными обрядами, к которым её обязывает долг. Всё это время Клавдий хранил молчание с непостижимой тупостью; Вителлий делал вид, будто не понимает, о чём идёт речь; всем распоряжался вольноотпущенник.

Нарцисс повёл императора прямиком в дом Силия и, показав ему в прихожей почётно размещённое изображение отца Силия (хотя сенатским постановлением его память была опозорена), продемонстрировал мебель и драгоценности, некогда украшавшие дома Неронов и Друзов, а ныне ставшие наградой за разврат и прелюбодеяние.

Это зрелище разъярило Клавдия, и он заговорил в угрожающем тоне. Видя его настроение, Нарцисс поспешно доставил его в лагерь преторианцев, где войска были собраны для встречи. Император, подсказанный вольноотпущенником, произнёс краткую речь – ибо если негодование и рвалось наружу, то стыд его сдерживал. Солдаты, разделяя праведный гнев императора, громко требовали назвать имена виновных, дабы свершить скорый и суровый суд.

Первым предстал перед трибуналом Силий. Проявив мужество, которого нельзя было ожидать от человека, погрязшего в разврате, он не пытался оправдаться, не искал отсрочки и просил лишь об одном – о быстрой казни. Многие другие – и сенаторы, и всадники – погибли с той же твёрдостью. Лишь Мнестер колебался и пытался защищаться. Когда с него сорвали одежду, он кричал, что стал преступником против воли, и напоминал, что император сам приказал ему во всём повиноваться Мессалине. Клавдий, всегда слабовольный, дрогнул и уже готов был смягчиться. Но вольноотпущенники указали ему, что, проявив строгость к столь знатным лицам, негоже миловать какого-то актёра, да и неважно, был ли Мнестер преступником поневоле или добровольно. Так он был казнён. Не выслушали и защиту всадника Траула Монтана, молодого человека безупречного поведения, который, увы, приглянулся Мессалине своей красотой и был единожды вызван на её развратное сборище. Плавтия Латерана помиловали в память о недавних заслугах его дяди, покорившего часть Британии. Суилий Цезоний обязан жизнью своим порокам, столь низким, что они лишали его даже человеческого достоинства.