Сила христианства отчасти как раз и крылась в том, что как религия оно изначально отделилось от государства и создало самостоятельную организацию – церковь. В перспективе это сделало возможным сотрудничество между политической властью (государством) и церковью, ставшей властью религиозной. Свою структуру, как и иерархию внутри клира, церковь строила по образцу Римской империи (то есть монархически). В плане содержания всеохватность, всемирность (по тем временам она действительно могла считаться всемирной) Римской империи и католицизм[17] христианства тесно переплетаются друг с другом, в формальном же аспекте внешние контуры христианства как религии, как церкви практически совпадают с границами Римской империи. Христианская церковь сформировалась в рамках централизованной мировой империи: государственная структура в данном случае послужила моделью для церковной организации. Например, епископства совпадали с административными единицами империи. Города – государственные административные центры – стали центрами церковной жизни, резиденциями епископов. Ранг их зависел от фактической роли того или иного города. (Центрами раннего христианства были основанные апостолами пять церквей: Иерусалим, Антиохия, Эфес, Александрия и Рим.)

Силой, влияющей на формирование мировой истории, христианство становится к концу III в. На Западе, вследствие полного краха государства, церковь с первых десятилетий IV в. становится хранительницей и продолжательницей античной культуры. Когда христианство возобладало над греческим и римским духом, это означало победу Востока.

Превращение раннехристианской церкви в церковь епископальную, монархическую по своему характеру, создало внутри христианства условия для появления центральной власти, стоящей над остальными епископами, для становления института монархического папства. Однако для реализации этой имманентной тенденции, для того чтобы верховная власть сосредоточилась в руках одного-единственного епископа, необходимо было изменить взаимоотношения между церковью и государственной властью. Папская верховная власть внутри иерархической церкви могла сформироваться при поддержке со стороны власти централизованного римского государства.

Поворотной вехой в отношениях между церковью и римской государственной властью стал Никомидийский эдикт от 30 апреля 311 г., в котором император Галерий (305–311), август запада, отменял – не только от своего имени, но и от имени двух своих соправителей – указы о преследовании христиан. Объясняется этот неожиданный акт милосердия со стороны императора, ранее прославившегося беспощадными репрессиями против христиан, отнюдь не проснувшейся совестью, а чисто политическими причинами. Император вынужден был признать, что преследования и репрессии не достигли своей цели. Поскольку среди христиан «многие остаются в этом безрассудстве […] мы, следуя нашему снисходительнейшему милосердию и неизменной привычке даровать всем людям прощение, решили незамедлительно распространить и на них наше снисхождение, дабы они снова были христианами и составляли свои собрания»[18], говорится в эдикте. Таким образом, высшая политическая власть Римской империи пришла к выводу: чтобы снять напряженность, вызванную отчаянным сопротивлением христиан, целесообразнее не усиливать репрессии, а декларировать веротерпимость.

В борьбе претендентов на императорский трон, разгоревшейся после отречения (в 305 г.) Диоклетиана, победителем вышел Константин I (306–337). Он увидел, какие возможности таятся в складывающейся церковной организации, и, в отличие от своих предшественников, избрал путь компромисса с христианством. У христиан – после коррекций, которые в свое время внес в вероучение апостол Павел, – были для этого и возможности, и (в верховном руководстве церковью) политическая воля. Константин, стремившийся к укреплению собственной автократической власти и к восстановлению единства империи, 28 октября 312 г. в битве у Мульвийского моста через Тибр одержал победу над своим соправителем в западной части империи Максенцием. Существует легенда, будто перед битвой Константину было во сне видение: на фоне синего неба воссиял крест, воспринятый императором как знамение, предвещающее победу; отсюда следует, что Константин сражался против соправителя-язычника уже как бы под знаком торжествующего христианства, надеясь с помощью христианской общины консолидировать свою автократическую власть. Действительно, знамена Константинова войска были украшены крестом и монограммой Христа, под этими знаменами он стал единоличным правителем империи, рассматривая новую религию как силу, сплачивающую общество.