– Спасибо, спасибо, теперь теплей, а то, проклятый, заморозил было.

Прошка выбежал с ведром, а генерал замолчал. Повар откашлялся. Возникла неловкая пауза. Наконец он набрался храбрости и спросил:

– Что кушать будете? На обед что готовить?

– Свари ты мне армянское кушанье.

– Слушаю.

– Свари ты мне татарское кушанье.

– Слушаю.

– А вот французское и немецкое не вари.

– Слушаю.

– Да еще русские щи.

– Этого нельзя.

– Почему?

– Не могу знать….

– Ах ты, немогузнайка! Нельзя! Говори, проклятый, почему нельзя?

– Сметаны нет.

– Убирайся, убирайся! Сметаны нет…. Слышать не хочу ничего! Будь добр, братец, чтоб были щи! Прошка, толкай его.

– Я и сам пойду, – сказал повар, и, уходя, сильно хлопнул дверью, столкнувшись с Прошкой в дверях.

– Вишь, Прошка, как он меня рассердил, – продолжал Суворов, – не могу знать… говорит. Терпеть не могу этого слова. Тащи, брат, ладану, после такого только обкурить комнату надобно… Чертей гонять!

Прошка заулыбался:

– Александр Васильевич, помилуй бог… Нету ладана, весь кончился.

А самовар с чаем притащу. Мерген, черт окаянный, с утра жалится: разжечь-с не может.

– Чаю выпью… Но после смотра войска. Не равен час турки нагрянут? Что делать будем? И скажи моим ординарцам, чтобы сейчас готовы были… Опозданий не приму! Одного из них отправлю к светлейшему. Депеша в Херсон поедет, князю Потёмкину. А мне седлай моего Глазка.

И по поводу этих, кто в лазарете, всех лично досмотрю! Мои чудо – богатыри должны быть одеты, обуты и готовы ко всему! Тех, кто в лазарете, водкой напоить… (через паузу) И меня не обделите в обед, да и щей хочу. Скажи, супостату Мергену, чтобы сметану добыл!

– Слушаюсь, ваша светлость!

Прошка вышел со свечей в коридор, закрыл дверь в комнату Суворова. Он хотел идти будить ординарцев, однако соседняя дверь открылась и в коридор вышли они сами собственной персоной: старый ординарец – атаман с Дона, Иван Краснов, и новичок Акинфий Кононов. Под расстёгнутыми тулупами виделись мундиры. В шапках на голове с яркой опушкой они выглядели очень нарядно. Князь Потемкин провёл военную реформу незадолго до начала русско-турецкой войны, поменял форму солдатам и разрешил не надевать парики. Этот рассадник вшей в полевых условиях стал дикой «головной болью» для всех военных. Теперь солдаты косы не плели, выглядели опрятно, с короткой стрижкой и в нарядной форме, которая, правда, не всегда спасала от зимней стужи. В холодном коридоре гулял морозный ветер, свеча чадила, а огонь метался, как ненормальный. Входная дверь плохо прикрывалась, а печь на кухне, где орудовал Мерген, скорее служила для готовки, чем для тепла. Турки, жившие здесь когда-то, не очень-то заботились о благоустройстве своего жилища в крепости и совсем его не утепляли. Прошка, увидев Ивана и Акинфия, прижал палец к губам и поставил свечу на подоконник, коридор осветился тусклым светом. Из комнаты Суворова послышалось бормотание. Удивленный Акинфий подошёл поближе к двери суворовской опочивальни, прислушался, а потом спросил камердинера:

– Что все это значит?

– Вот видите ли, – отвечал тот, – он в это время просыпается и уже встает; ему сейчас все его военные соображения приходят в голову, так он и говорит вслух.

Однако из-за двери раздалось отчетливое пение. Акинфий спросил еще:

– А теперь что он делает?

– Молится Богу.

Прошка вышел на кухню, а ординарцы плюхнулись на старенький и скрипучий диван с гобеленовой обивкой. Откуда в бывшей турецкой крепости появился этот раритет, можно только гадать. Акинфий с интересом погладил красный и гладкий узор ладонью. Бывалый Краснов сразу задремал, а он с интересом рассматривал запорошенное снегом окно, свечу на подоконнике, забытую Прошкой. Неожиданно в углу, в неверном свете колеблющейся от сквозняка свечи, Акинфий Кононов заметил длинную ткань, наброшенную на что-то массивное. В углу что-то блеснуло. Кононов встал и подошёл поближе, взялся за ткань, и она с шумом упала вниз, открыв старинное зеркало в чёрной оправе. Свеча чадила, но светила, и он неожиданно увидел себя в отражении. Тесный тулуп плохо сидел на нем, и он его одернул. Вчера в этот дом они с Красновым заехали за полночь. Неразговорчивый бывший атаман с Дона если и говорил, то говорил мало, да и то чаще всего на украинском языке, который Акинфий плохо понимал. Все что он от него узнал, что Краснова задержал в Севастополе сам Мордвинов, капитан передал депешу Суворову, что не сможет его поддержать с моря. Он передал и морские карты для генерала. Карты Мордвинов захватил с турецких суден, и они очень даже могли пригодиться полководцу, не смотря на турецкий язык составителя. Акинфий Кононов присоединился к Ивану Краснову почти у въезда на Кинбурнскую косу, он скакал из Санкт-Петербургского драгунского полка, аж от Александровского редута. Тот находился в тридцати шести верстах от гарнизона Суворова, и вчера Акинфий устал и мгновенно уснул, так и не успев рассмотреть новое место дислокации. Ординарцы быстро устроились на ночлег в отдельной комнате. То, что в коридоре есть диван и даже зеркало, Акинфий вчера не увидел. Он взглянул на отражение дремлющего Ивана, у того пар шёл из-за рта, он тихо сопел. Кононов хотел его разбудить, но в это время открылась дверь кухни и оттуда выбежал Прошка с медным и явно горячим самоваром в руках. Камердинер не смотрел на ординарцев, но коротко им кинул: