К концу пути тяжесть ноши усиливается, усталость организма достигает предела, и давешний килограмм оборачивается тремя. Но есть чувство, что облегчение где-то рядом, что оно где-то здесь, что его даже вроде вот и видно, и что скоро всё будет по-другому, что даже точно будет. Нечто подобное происходило с ним… До некоторых пор.

Когда он в мерцании сумерек вдруг различил контуры возможного, пока ещё не очень определённо, даже на какую-то секунду, то холод застыл в его сердце. Остановившись на мгновение, он переместился в конечности и уже там растворился, постепенно уходя в пространство. Детская игра в своём источнике вскрыла перед человеком неумолимый вопрос, являющийся и ответом, и решением. Он понял свою дочь, и знание это обрушилось на него внезапно, сняв тяжесть с плеч, но, казалось, окончательно лишив свободы, придавив к земле чем-то ещё более сильным, что нести уже было не надо.

Возможно, положение оборачивалось отчаянием. Одна часть его возвысилась, другая осталась распростёртой на земле. Момент существа разорвался с моментом истины, не выдержав, казалось, нагрузок своей реализации, ибо ничего нельзя начать с чистого листа, как нельзя жить в пустоте и ничем не дышать. Реализация одного обернулась разрывом другого. Но обезличенность сменилась возможностью выбора… И невозможностью сделать этот выбор.

Если говорить о Марии, то вроде бы с точки зрения личности, положение её было более мягким, что ли. Оно должно было быть таковым, ибо сам факт её появления был обусловлен разрешением той ситуации, что сложилась, казалось, задолго до неё, и в какой-то степени она сама являлась ею. Но, видимо, нельзя было создать что-то определённое, что-то по всем моментам разрешимое, без осложнений и двоякого смысла, причём идущее не параллельно самому себе, а взаимообратно, даже исключающе, сводящее на нет все усилия действительности. Казалось, природа идёт против самоё себя. Но природа лишь дала продолжение, сняла барьер, будто действуя в угоду людям, предоставив право на выбор, который сделать было нельзя… Хотя и возможно. Может быть, по незначительности лет перед Марией вопрос этот не стоял так жёстко и не давал тех осложнений на все её действия, что были у отца. Но как знать? Может, как раз и наоборот. Дело тут не только в прямой функциональной несостоятельности, хотя она-то у Марии занимала места поболее, но и в автономности её сознания, отличного всё-таки, и по примеру жизни отличного от всех функций, которыми по воле рока сопровождались её рождение, рост и реализация.

И хотя стороннее сознание, которому посчастливилось не попасть в тиски обстоятельств, склонно строить всё на свой лад, но и оно было вынуждено как-то реагировать; но всякая его реализация в сложившихся обстоятельствах, опять же, казалась ущербной.

Разрешение обернулось невозможностью. Реализовавшаяся возможность обратилась своей собственной противоположностью, чему, казалось, нет сколь-нибудь серьёзных причин. Этот барьер в плане сознания устраним. Он вроде бы лишён последствий, но вместе с тем лишён и продолжения. Сознание переходит в самоё себя, уже даже опосредованно не соотносясь с реалиями.

Реализация должного вышла невозможностью реализации. Осуществление возможности – невозможностью осуществления. И кажущееся противоречие, взаимоисключение, лишь игра логики и последовательности. Она, Мария, не могла быть тем, чем должна. И не быть тоже не могла, ибо была этим по рождению, за этим и была рождена. Но по тому же рождению, и именно по нему, не могла быть тем, чем по тому же рождению являлась на самом деле.