Ночь была, на счастье, темной и безлюдной. Я вышел на Переяславку, небольшую улицу с деревянными домишками на задах нашего дома, и пробрался в темноте к своему подъезду.

Оказавшись в своей комнате, я с трудом осознавал реальность, плохо понимал обращенную ко мне речь и был неспособен внятно отвечать на самые простые вопросы.

Все, что я проделал на следующее утро, происходило на автомате: принял душ, оделся, позавтракал, сел в автобус, доехал до школы.

А когда столкнулся с Давидом Красным, прошипел:

– Мне срочно нужен твой отец!

Давид завороженно смотрел на меня, будто не узнавая, поскольку все было чужим – лицо, глаза, змеиное шипение вместо голоса. Он понимал, что происходило что-то из ряда вон, не терпящее никаких вопросов.

Кудрявый Давид тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, и подошел к телефону-автомату у входа в школьную столовую. После короткого разговора я получил инструкцию. И, не говоря ни слова, исчез.

Потом был двор продовольственного магазина, железная дверь без вывески посреди мусорных куч и разбитых ящиков, стук в эту дверь и начало другой жизни за ее порогом.

На стук отозвался улыбчивый боец, вооруженный карабином с примкнутым штыком.

Он спросил:

– Вы Глеб Орлов?

Получив кивок, пропустил меня внутрь удивительного помещения. Оно было очень светлым из-за стеклянной крыши и отсутствия межэтажных перегородок. На уровне второго этажа его окружала галерея с несколькими дверьми, вероятно, ведущими в кабинеты местных небожителей.

На галерее стоял улыбающийся подполковник Красный, который совсем недавно превратился в главного начальника всемогущей Конторы одного из самых крупных районов столицы. Он приветливо помахал рукой, приглашая подняться по боковой лестнице.

Как и его сын часом раньше, отец явно поразился мертвенной бледности моего лица.

Какое-то время мы обходились без слов. Подполковник усадил меня на стул, положив огромные руки мне на плечи, и уставился немигающими глазами-молниями.

Первым не выдержал я и, опустив глаза в пол, почти беззвучно произнес:

– Я убил человека.

Опять звенящая тишина, пододвинутый и выпитый залпом стакан воды.

– Это была самозащита, – вылетела заготовленная мною фраза.

Опять пауза. Я дожаривался, как ягненок на вертеле. А когда дожарился, выложил все с мельчайшими деталями. Драка, засада, погоня, расправа. В общем, все, кроме ключевого слова, которое тихо произнес Красный:

– Про кастет забыл.

Я встретился глазами с полковником, обозначив согласие. Потом вперился в пол и замолчал, плохо понимая смысл происходящего.

А происходило следующее. Красный вернулся за огромный письменный стол и сделал несколько телефонных звонков. Причем ухитрялся говорить так тихо и невнятно, что ни одного слова различить было нельзя, хотя сидел я совсем близко. Во время разговора зазвонил другой аппарат. Внимание полковника было абсолютным. Я перестал узнавать Красного в этом чужом, крайне сосредоточенном великане, ничуть не напоминавшем улыбчивого и приветливого отца моего друга.

Переговоры и звонки продолжались вечность. До тех пор, пока в кабинет без стука не вошел полноватый блондин с холодными глазами, пригвоздившими меня к стулу. Блондин начал еле слышно переговариваться с Красным. Потом, вероятно, придя к решению, оба уставились на меня.

Наступило время кратких инструкций. Из уст Красного они звучали как приказ, не предполагающий ни уточнений, ни тем более возражений.

После этой встречи у меня остался номер телефона. Обязательство связываться и встречаться раз в неделю с человеком по имени Владимир Александрович, говорить с ним обо всем на свете, в том числе о событиях, связанных с ночной расправой. Я и говорил – обо всем, даже о моем тайном даре. А Владимир Александрович, разумеется, это все заносил в папочку и докладывал кому следует.