От потрясения и внутренней паники я пошел не к дому, а назад – к метро. Там я сел на троллейбус и проехал обратно – мимо размахивающей руками компании, окружившей скорую помощь и милицейскую машину.

Мне было сильно не по себе – сосало под ложечкой от неприятного предчувствия. Но этот эпизод был детской игрой на лужайке по сравнению с тем, что произошло двумя днями позже.

Банда развернула на меня охоту с патрулированием улиц и переулков вокруг дома. А тем временем участковый запустил дело об избиении свиноподобного рыжего.

Я не мог избежать поздних возвращений с тренировок по самбо в зале ЦСКА. Чувствуя себя зверем в загоне, мне нужно было всякий раз мухой промчать расстояние от остановки до подъезда. Путь лежал через большую арку со стороны Мещанской – и, уже во дворе, мимо помойных баков вдоль кирпичной стены электробудки, за которой следовал узкий темный проход. Тут-то, в этом самом проходе, и случилось событие, грубо и бесцеремонно повернувшее мою жизнь.

После кровавой драки по дороге домой я был готов к повторению чего-то подобного в любую секунду, а потому и надевал свой самый тяжелый и устрашающий кастет.

В тот вечер, когда я уже почти вошел в подъезд, из него выскочили двое – рыжий с подельником, явно ожидавшие меня в засаде. Они принялись бить меня металлическими прутьями – судя по резкой боли от каждого удара. Я совершил известный трюк – упал на колени, пригнув голову, и уже из этого положения изо всех сил ударил подельника рыжего кастетом по колену. Тот взвыл и повалился на бок.

В голове вертелось еще одно правило: беги, растягивай врагов и бей поодиночке. И хотя растягивать было некого, я развернулся и побежал что было духу к проходу между будкой и домом. За спиной ухали тяжкие шаги рыжего.

Мы оказались в темноте прохода, где я провел в дворовых играх все детство и мог с закрытыми глазами проскочить его насквозь, минуя куски разбитых бетонных блоков и прутья арматуры. Инстинкт опять сработал, и я, проскочив торчащие прутья, прижался спиной к кирпичной стене за секунду до того, как рыжий рухнул мне под ноги, споткнувшись и разбив себе лицо острыми осколками кирпича.

В этот момент я перестал быть собой. Погоня, страх, ненависть к безнаказанной пьяной банде, горечь от унижений, через которые пришлось пройти в разное время юности, привели меня в бешенство. Враг попытался подняться, все еще держа железный прут в руке. По этой руке и пришелся первый удар, с которого началась расправа.

Много позже, уже наблюдая прошлое, я не мог себе объяснить, как была потеряна связь моих действий с моим же интеллигентным мозгом, которым я так гордился и который делал меня, как мне хотелось верить, на несколько голов выше окружающих.

Существующая отдельно от интеллигентного меня рука с кастетом наносила удар за ударом. Сначала по вражеской руке с прутом. Потом по спине и затылку отползающего врага, визжащего при каждом ударе.

Потом все стихло. Слышны были только удары моего норовившего разорваться сердца, которому вторил пульс в висках. С тишиной пришло и спокойствие, которое, по сути, было потерей сознания.

Я стоял на коленях над растерзанным врагом и ни о чем не думал. Меня наполнял покой и четкое понимание того, что я убийца лежащего передо мной человека. Более того, меня накрыла зверская радость от того, что произошло.

Мертвое и очень тяжелое тело я оттащил в самый темный угол у стены электробудки, накрыл старым дырявым куском брезента и завалил мусором. В кромешной тьме оценить результат проделанной работы было невозможно, но я посчитал ее достаточной.

Теперь предстояло убраться незамеченным. Вернуться во двор и пройти вдоль освещенных подъездов было немыслимо. С трудом я добрался до кирпичной стены, отделяющей проход-склеп от соседнего двора, и с огромным усилием перевалился на ту сторону.