И однако, еврей почему-то обошел молчанием саладинову десятину, причитающуюся с альхамы. Ни полсловом о ней не обмолвился.

– А что там с вашей саладиновой десятиной? – вдруг без всякого перехода напустился король на еврея. – Мне говорили, будто вы хотите надуть церковь. Я этого не потерплю, тут вы со мной лучше не шутите.

Неожиданный выпад короля вывел Иегуду из равновесия. Но он рассудил, что судьба сефардских евреев сейчас зависит от его языка, а потому сдержался, приказал себе не терять терпения и взвешивать каждое слово.

– На нас возвели поклеп, государь, – ответствовал он. – Саладинову десятину, причитающуюся с альхамы, я уже давно включил в свою смету. Иначе неоткуда было бы взять те деньги, которые ты сейчас потребовал. Но твои еврейские подданные хотят платить эту подать именно тебе, государь, а не всякому, кто вздумал бы того домогаться.

Дон Альфонсо, в душе довольный тем, что Иегуда легко отвел от себя обвинения дона Мартина, все же решил сбить с него гонор:

– Выражайся почтительнее, дон Иегуда! Ты сказал «всякий», а ведь речь идет об архиепископе Толедском.

– В статуте, пожалованном альхаме твоими отцами и дедами и подтвержденном твоей королевской милостью, – начал объяснять Иегуда, – указано, что наша община обязана платить подати только тебе, и никому другому. Если ты повелишь, десятина, разумеется, будет выплачена господину архиепископу. Но тогда альхама отдаст ему ровно десятину доходов, и ни сольдо больше; это будет тощая десятина, ибо стричь козла, который брыкается, довольно трудно. Зато если десятина будет предназначена тебе, государь, это будет увесистая, богатая десятина, дабы ты знал, как сильно толедская альхама тебя любит и уважает. – И тихо, проникновенно прибавил: – То, что я скажу тебе сейчас, возможно, разумнее было бы утаить. Но я честно служу тебе, поэтому не могу умолчать вот о чем. Если нам придется платить подать ради завоевания города, который мы испокон веку почитаем святым и который сам Бог определил нам в наследство, это легло бы тяжким камнем на нашу совесть. Ты же, государь, потратишь наши деньги не на войну на Востоке, а на приумножение славы и мощи твоей Кастилии, державы, которая нас защищает, которая дает нам довольство и покой. Мы знаем – ты распорядишься этими деньгами нам во благо. Как распорядится ими архиепископ – нам неведомо.

Король поверил словам еврея. Какими бы тайными соображениями ни руководствовался эскривано, он следовал той же дорогой, что и король. Еврей ему друг, Альфонсо это чувствовал. Но именно это его и смущало. «Как мышь в мешке, как змея за пазухой, как тлеющий уголь в рукаве» – звучали у него в ушах слова из папского послания. Негоже было приближать к себе еврея чересчур близко. Это грех, а сейчас, во время священной войны, это сугубый грех.

– Не отнимай тех прав, кои были даны нам сто лет назад, – заклинал его Иегуда. – Не предавай вернейших из слуг твоих в руки их врага. Мы в твоем владении, а не во владении архиепископа. Доверь мне взыскать саладинову десятину, государь!

Слова Иегуды тронули короля. И все же тот, кто их произнес, – нехристь. А за тем, кто изрек предостережение, стоит церковь.

– Я обдумаю твои доводы, дон Иегуда, – устало ответил король.

Лицо Иегуды омрачилось. Если он не убедил короля сейчас, значит убедить его уже не удастся. Речи Иегуды на сей раз оказались бессильны, Бог его оставил. Он, Иегуда, потерпел неудачу.

Король заметил, как был разочарован еврей. А ведь до сих пор никто не сослужил ему такой хорошей службы, как этот Ибн Эзра. Королю стало жаль, что он обидел еврея.