– Послушай меня, безумец, ослепленный силами ада! – вознегодовал он. – Ужели не видишь ты, куда завлек тебя сей советчик? Благодаря ему страна твоя расцвела, утверждаешь ты. Ужели не видишь ты, что цветы сии отравлены? Они взращены грехом. Богатство твое происходит от святотатственного неучастия в войне. Христианские государи, решившиеся освободить Гроб Господень, принимают на себя неисчислимые лишения, опасности, смерть, а ты тем временем возводишь пышный языческий дворец! Притом отказываешь церкви в десятине, предуказанной ей Святейшим отцом!

Но именно оттого, что Альфонсо уже и сам раскаивался в решении отстроить Галиану, его разгневали столь дерзкие назидания.

– Запрещаю тебе подобные речи! – рявкнул он в ответ, затем добавил, с большим трудом успокоившись: – Ты, дон Мартин, лучший князь церкви, славный воин и верный друг. Не помни я об этих твоих достоинствах, я бы сейчас повелел, чтобы ты целый месяц не показывался мне на глаза.

В тот же день король призвал Иегуду.

– Я не отдам евреев церкви, – постановил он. – Я их оставляю за собой. Пусть выплачивают десятину мне, а взыскивать ее поручаю тебе. Позаботься о том, чтобы десятина была полновесной, как ты обещал.

Несколько дней спустя донья Леонор разрешилась от бремени мальчиком.

Дон Альфонсо был несказанно рад. Да, благословение Божие подтвердило его правоту. Он хорошо сделал, когда, следуя внутреннему голосу, не уступил церкви ни одного из своих королевских прав. Да и в тот раз, когда он силой принудил этого юнца Педро принести вассальную присягу, он тоже поступил правильно. Если бы он, Альфонсо, стал чего-то дожидаться или обручил бы инфанту с молодым арагонцем, все бы обернулось хуже. Теперь, увидев, что ожидаемое наследство уплывает, арагонец непременно заартачился бы, и тогда началась бы настоящая междоусобица.

В капелле своего замка Альфонсо, преклонив колена, возносил благодарность Всевышнему за то, что наследник его крови наконец-то явился на свет. Наперекор всему он, Альфонсо, скоро вступит в великую войну, во славу Божию он одолеет и Севилью, и Кордову, и Гранаду. Он увеличит свои владения, отодвинет границы королевства далеко на юг. И если он сам не отвоюет у мавров весь полуостров, то Господь благословит его сына и тот завершит начатое.

Дон Иегуда тоже был безмерно счастлив. В последнее время он внешне держался так, будто совершенно уверен в рождении наследника, однако в душе крайне опасался, что королева опять родит дочь. В таком случае донья Леонор не пожалела бы усилий, чтобы утихомирить дона Педро, обручив с ним инфанту Беренгарию, и тогда союз Кастилии с Арагоном и великая война были бы неизбежны. Ныне эта опасность миновала.

Дон Иегуда надеялся, что его радость разделяют все, и в первую очередь дон Манрике – умный и доброжелательный государственный муж. Но тот резко одернул его:

– Не забывай, ты беседуешь с рыцарем-христианином! Я рад, что у короля, нашего государя, появился наследник. И все-таки радость моя омрачается при мысли, что теперь мы, наверное, так и не начнем нашу славную войну. Неужели ты воображаешь, что мне легко будет сойти в могилу, не поквитавшись с басурманами? Неужели ты думаешь, что кастильскому рыцарю приятно смотреть, как король его отсиживается в углу, когда весь христианский мир двинулся войной на неверных? Слова твои, еврей, для меня оскорбительны.

После такой отповеди Иегуда был порядком сконфужен. Но в душе он возносил хвалы Всемогущему, который спас весь полуостров Сфарад и народ Израилев, даровав Кастилии инфанта.

Альфонсо устроил пышные крестины и пригласил в Бургос всех своих придворных. Однако донью Ракель не пригласил.