Второе качество, требуемое от послуха, есть то, что он должен быть гражданин государства, а не иноземец (Новг. судн. гр., 22). Из этого начала делается необходимое исключение в исках граждан с иноземцами.

Наконец, из понятий о послухе, как муже, следует, что послухом не могла быть женщина.

Послух должен:

а) стать на суде: неявка его к суду ведет за собой потерю иска для стороны, его выставившей (Пск. судн. гр., 22);

б)подтвердить словесно все, что говорила сторона, выставившая его. Тождество показаний должно быть буквальное: «…слово противу слова» (Рус. Пр., Кар. 24). Если он не договорит или переговорит, то его послушество теряет всякое значение (Пск. судн. гр., 22). Формализм такого требования изъясняется значением показания послуха как высшего (безусловного) доказательства на суде и в свою очередь указывает на то, что послух вовсе не есть свидетель в нашем смысле слова[29].

Судебник 1550 г. положил конец «послушеству» и потребовал от свидетелей: «Не видев не послушевствовать, а видевши сказать правду».

Теперь для дел собственно уголовных, или так называемых губных, в которых государство считало себя непосредственно заинтересованным, возникла система судопроизводства чисто инквизиционная, которая в противоположность с прежним чисто обвинительным судом носит название розыска, сыска. Но как отыскать лихих людей? Как их обнаружить? Верховная власть для достижения этой цели прибегла к двум специфическим средствам получения вербальной информации: к повальному обыску и к пытке.

Повальный обыск – это тоже свидетельство, тоже получение вербальной информации, но свидетельство целой общины. Его мы встречаем в средневековой Германии. Оно является и в Англии под названием jurata. Из него в этой стране и выросло знаменитое учреждение присяжных.

Повальный обыск есть повинность, которую государство в видах благоустройства возложило на общины: выдавать государству на казнь всех ведомых лихих людей, злодеев. Повальный обыск существенно отличается и от старинного послушества, и от уголовного свидетельства под присягою; он был переходною ступенью от одного к другому.

Община, где жил подсудимый, его соседи, люди одного с ним сословия, могли знать о его характере, об образе его действий, о роде его занятий, о его поступках, получивших огласку, хороших или худых, хотя бы никто из них не был лично очевидцем этих поступков. Государство только и добивалось от них удостоверения, добрый ли человек обвиняемый или лихой. Против возможных ошибок оно старалось заручиться многочисленностью привлекаемых к обыску людей и страшными наказаниями, постигавшими их за утайку истины. Обыск шел на все четыре стороны версты по две, и по три, и по шести, и больше; допрашивалось сряду, а где по выбору, человек двадцать, пятьдесят, сто; запрещалось принимать показания от семей и заговоров, а за солгание или утайку ведомых лихих людей пятый или шестой из обыскных подвергались сечению кнутом.

Однако осуждать только по одной догадке, по плохому поведению даже в те времена представлялось несправедливым. До полной достоверности недоставало собственного признания обвиняемого; надлежало добыть это признание во что бы то ни стало. И тогда очевидное решение – пытка!

Судья вел допрос; содержание допроса фиксировал в протоколе секретарь (подьячий); палач, растянув пытаемого на дыбы, по указанию судьи бил его кнутом и т. д.

«Пыточные речи», т. е. показания допрашиваемого, в протокол заносил подьячий. Допускалось пытать не более трех раз, а если при этом менялись показания, то пытать можно было еще три раза.