Что и повергло и без того угрюмого Пелея в такой внутренний шок, что он буквально сгорел за эти пару месяцев, как церковная свеча. Заставляя его во всём раскаиваться и умолять Господа простить его за все сотворённые им ранее грехи. По отношению к ней. И прочие злодеяния. Но только не заставлять идти работать! Нет, нет и ещё раз нет! Ведь его просто не поймут товарищи. И станут, безусловно, упрекать его в том, что он «повёлся на эту дырку» и решил стать, как все. Лохи позорные! Которых они тут разводили и затем кидали. Через бедро Темы Тем. На произвол судьбы.

И Господу ничего не оставалось, как услышать его отчаянные молитвы. И забрать к себе. Но «как он тёпл, исторгнуть его из уст своих». Сплюнув к Сатане. Ведь работа для уголовника – это сущий ад. Тогда как ад – это их обычный, так сказать, привычный для них ареал и социального и загробного обитания. Куда Пелей снова, с чистой совестью и спокойным сердцем, вернулся к своим старым друзьям и соратникам, с которыми он совместно проворачивал свои дела. Ещё при жизни. Умершим немного ранее его. Кто – от передозировки наркотиков, кто – с похмелья. А кто и точно так же, как и он: толи – от туберкулёза; толи – от тонкого душевного яда. Не желая сдаваться системе и становиться точно таким же её рабом, попирая собственное самолюбие. Толи – ввязавшись в эти глупые социальные игры и уйдя в них в один момент «с головой», так и не сумев уже никогда из них вынырнуть. И захлебнулся. В собственной «блевотине». Которую Пелей продолжал нести даже на смертном одре. Не желая даже самому себе признаться в том, что есть и гораздо более тонкие, но гораздо более эффективные яды, чем его мерзкая душа, отравлявшая всех, кто ещё при жизни вступал с ним во взаимодействие. И которым он и был отравлен в этой битве двух старых кобр после того, как невольно вступил во взаимодействие с Афродитой. И был смертельно ранен её завистью к Фетиде. Ядом, который и выжег Пелея изнутри.

Не тут же, нет. Афродита день ото дня выжигала его душу своей ненавистью к этому угрюмому примату, который мог реально утащить к себе её и только её будущего ребёнка! Невольно заставляя Афродиту на него гневаться. Особенно сильно распаляясь в те моменты, когда наивная Фетида в разговорах с ней то и дело упоминала о Пелее, как о всё более и более вероятном, по её мнению, кандидате на трон отцовства.

Желая его во чтобы то ни стало свергнуть! И снова захватить над Фетидой свою безраздельную ранее, тотальную власть. Со всеми её детьми и прочей домашней утварью. У этой твари. Её рабыни. Любви. Которую она даже в монастыре не давала никому в обиду только лишь потому, что Фетида – её и только её! Навсегда. Даже не взирая на то, что она сама уже нашла себе там более крутую партнёршу. И она с Фетидой за все её косяки сама разберётся. Лично! И на глазах у всех не раз демонстративно била её по лицу (конечно же – ладошкой), звонко наказывая Фетиду за её очередной проступок. Делая той ещё больнее от унижения перед всеми, чем физически. С усмешками наблюдавшими её реакцию. На очередной удар, лишь звонко подчёркивающий её ошибку. В поведении. На что Фетида ранее Ганеше наивно жаловалась. И не раз. Особенно – в постели.

Недопонимая того, как для Афродиты и самой всё это было невообразимо сложно и тяжело. Даже рассказывать – Дионису. В машине, пока она обучала его вождению. Сквозь подступивший ком к горлу. Давая понять остальным, давая той очередную звонкую пощёчину, что раз уж она бьет свою «близкую», то и их, дальних, отметелит так, что мама не горюй! Хоть по одной, хоть всех вместе. Если они хотя бы попытаются ей тут возражать!