Искры над серой плитой Лариса Лазарова

Дэн сидит на краю. Он не помнит, как сюда пришел. Крыша. Высотка. Под ногами – серая, шершавая поверхность, пропитанная дождем. А вокруг – пропасть.

Он- призрак? Призрак! Эта мысль, как ледяной душ, окатила его с головы до ног. Призрак. Существо, застрявшее между мирами, которое никто не видит и не слышит, обреченное на вечное одиночество.

Холод должен пробирать до костей, пронизывать насквозь, хотя кажется, что костей и вовсе нет. Только зябкая пустота, обтянутая тонкой, мокрой кожей. Дождь стекает по спине, пробираясь под уже мокрую футболку, которая давно перестала быть белой. Дэн смотрит на свои ноги. Босые, грязные ступни, искореженные синеватой сеточкой застывших вен. Бледные, почти прозрачные. Кто бы мог подумать, что у него такие жуткие ноги. И он босой. В конце сентября. На крыше дома, в котором прожил всю свою недолгую жизнь.

В голове стоит туман, густой и непроглядный, как вся эта отвратительная погода. Ветер бьет в лицо, но он не морщится. Капли дождя падают на кожу, но он не ощущает их прикосновений. Только тяжесть. Она давит на грудь, мешает дышать, как будто кто-то положил туда камень и сказал: "Держи. Теперь это твое".

Почему он не чувствует холода? Почему не дрожит? Он должен дрожать. "Что со мной?" – шепчет он, но звука нет. Только стук дождя, который становился все сильнее. Дэн попытался встать, но ноги не слушаются. Они будто больше ему не принадлежат. Он пытается поднять руку, чтобы вытереть лицо, но движение получается каким-то странным, дерганым, словно он управляет не своей собственной конечностью. Пальцы немеют.

Тело не подчиняется. Он чувствует себя точно приклеенным к этой проклятой крыше. Пришел страх – липкий, парализующий. Сковал его.

Стоп! Самое главное- ничего никогда не бояться! Кто это ему говорил? Совсем недавно. Нужно вспомнить, вспомнить хоть что-нибудь. Что он делал вчера? Позавчера? Что он ел на завтрак? Как его зовут? Полное имя вертелось на языке, ускользало, как мокрая рыбка. В голове – гулкая, зияющая дыра. Только холод и отрывочные, бессвязные образы: чье-то заплаканное лицо, обрывок мелодии, запах сигаретного дыма. Он вспомнил, как перелез через ограждение. Как смотрел вниз, на этот обманчиво-притягательный город.

Он не помнит, как прыгнул. Он не думает, что сделал это. Камень, что был теперь у него в груди, вдруг увеличился и отяжелел в несколько раз. Оказывается, даже валяться на крыше в дождь и ничего не помнить- это не самое плохое в его положении. Может быть хуже! И это очень больно, когда сначала ты ничего не чувствуешь, а потом еще и дышать не можешь.

Стоп! Он что-то сделал не так. «Не буду думать об этом. Подумаю о другом.» Например, с кем последнее время общался. Не на крыше же он жил, один. Сразу стало легче. Уф. Камень в груди стал уменьшился и уже не пытается его раздавить. Такой странный разговор, философская тема. С кем это он? И запах сигарет…

Он вспомнил.

– И чего ты так киснешь? – спросил незнакомец, выпустив дым в серые облака. Выглядел он старше Дэна, жизнь уже порядком его потрепала.

Дэн пожал плечами, делая затяжку.

– Да просто… хреново как-то.

– Хреново? –  незнакомец усмехнулся. – Это еще мягко сказано. Жизнь – она вообще редко бывает сахарной.

– Знаю, – буркнул Дэн.

– Знает он! Молодой, здоровый, мамка тебя любит. Вон, девки за тобой бегают. Особенно эта, с красными пандами, с пятого этажа. Как ее там…

– Не твое дело, – огрызнулся Дэн.

– Да ладно тебе. – незнакомец толкнул его плечом. – Просто констатирую факт. Грех жаловаться. А ты тут как в траурной процессии.

– Ты вообще зачем меня сюда позвал? – Дэн начал злиться. Разговор не клеился, а сигарета только добавляла дурноты.

– Да поговорить просто. – незнакомец пожал плечами. – Увидел, ты в окно пялишь, будто мир рухнул. Решил, может, мозги тебе на место вправить. Просто скажу, как есть. Жизнь – дерьмо. Бессмысленное, унылое дерьмо! Сказки для идиотов.

– Почему ты так говоришь? – Дэн нахмурился. – Может, для тебя и так, но…

– Но для меня по-другому. – перебил незнакомец. – Я уже достаточно повидал, чтобы въехать. Все эти ваши «светлые» идеалы – это туфта, все прикрывают ими гниль и мрак. И по кругу, по кругу! Как у всех, одинаково. Тебя это устраивает?

Дэн промолчал. В словах незнакомца была какая-то пугающая логика.

– Ты вообще хоть раз задумывался о смысле всего этого? Зачем мы живем? Мучаемся, терпим это все? Ради чего?

– Не знаю, – признался Дэн.

Незнакомец выбросил окурок в лужу и растоптал его ногой.

– Знаешь, что самое смешное? – спросил он. – Ты ведь даже жить-то по-настоящему не пробовал. Все по правилам, по шаблону. Боишься высунуться, боишься рискнуть. А чего боишься?

– Я не боюсь, – попытался возразить Дэн, но голос дрогнул.

– Да ладно? – незнакомец ухмыльнулся. – А спрыгнуть отсюда слабо? Просто так, чтобы доказать себе, что ты не трус.

Дэн отшатнулся от края крыши.

– Ты что, совсем сдурел?

– Да нет, просто проверяю. – пожал плечами незнакомец. – Вижу, кишка тонка. Как и у всех вас, правильных мальчиков.

– Тогда сам докажи! – крикнул Дэн, сам не понимая, зачем это говорит.

Незнакомец посмотрел на него долгим, изучающим взглядом.

– Может, и докажу. – тихо сказал он. – Но не сегодня. Сегодня я просто хотел открыть тебе глаза. Я не злой. Я реалист. Хочу, чтобы ты понял, насколько все это бессмысленно. Ты думаешь, что твоя жизнь что-то значит? Ты ошибаешься. Моя жизнь – это освобождение. Я не играю по их правилам. Я выше этого. А вся реальность в том, что мы все умрем. И когда это случится, никто даже не вспомнит. О вас, о тебе, к примеру. А вот обо мне вспомнят, еще как!

Незнакомец повернулся и пошел к выходу с крыши. Дэн почувствовал, как его сердце сжалось. И в глубине души он боялся, что незнакомец прав.

Совсем недавно. На этой самой крыше. Дэн поднял голову и посмотрел вниз. Высота такая, что голова кружилась, но он не чувствовал страха. Ничего не чувствовал. Только пустоту. Он видел улицу, машины, людей, которые шли под зонтами, спеша куда-то. Они казались такими маленькими, подобно игрушкам. Он хотел крикнуть, позвать кого-то, но голос не слушался. Словно его горло было перетянуто шнуром, каждый вдох давался с трудом.

Город раскинулся внизу, как огромный пазл, собранный из света и тени. Отсюда, с высоты он кажется живым – улицы, заполненные медленным потоком машин. Их фары мерцают, точно пульсирующие капли света. Центральная площадь, освещена яркими неоновыми вывесками. Похожа на сердце, от которого во все стороны расходятся переулки и проспекты. Так выглядят вены, несущие жизнь в каждый уголок городской вселенной. Здания с зеркальными фасадами отражают серое небо. Тысячами осколков. За плотной завесой дождя виднеется старый парк с колесом обозрения. Его огни едва пробиваются сквозь туман, в точности как далекие звезды.

Под некоторыми перекрестками расположены подземные переходы с искусственной зеленью и светло-жёлтым, словно солнечный, светом. Эти искусственные островки зелени выглядят настоящими больше, чем городские скверы.

Стекла небоскребов, затянутые дождем, превратились в размытые акварели, где город растворился в призрачных очертаниях. На крышах домов горят рекламные баннеры. Их яркие буквы кажутся теперь чужими, ненужными. Внизу, на тротуарах, люди двигаются. Их несет невидимым течением. Зонты – черные, прозрачные, цветные, с детскими рисунками – кажутся странными щитами, защищающими от мира. Но с высоты они выглядят хрупкими, почти бесполезными. Люди идут, сгорбившись, пряча лица, точно стыдясь чего-то. Их фигуры, такие четкие вблизи, отсюда сливаются в одно беспокойное пятно, как если бы город сам пытался стереть их. Только изредка, какой-нибудь яркий зонт – алый, как вспышка, или синий, вроде кусочка неба – вырывается из этой серой массы, напоминает о том, что внизу есть что-то живое, что-то настоящее.

Он смотрел на них и чувствовал, как внутри растет злость. Почему они могут просто идти? Почему они могут быть там, где тепло, свет, жизнь? А он на этой проклятой крыше. Зонты, такие яркие, красивые, стали для него вроде насмешки. Они сейчас там, а он тут. Они оставались живыми, а он… он даже не знает, кто он теперь.

Где-то вдалеке, за стеклянными стенами бизнес-центров, светились окна квартир – теплые, желтые, домашние. Они казались такими далекими, недоступными.

Внизу, у подножия небоскреба, плескалась в лужах желтая листва, сбитая в кучу осенним ветром. Ее яркие пятна служили напоминанием о том, что где-то еще существует жизнь. Не такая холодная, не такая чужая.

Внизу расстилался город. Миллионы огней, размытых дождем, мерцали сквозь серую пелену. Машины ползли, как светящиеся жуки. Их гудки едва доносились до крыши, заглушенные завыванием ветра. Там, внизу, кипела жизнь. Чужая. Недоступная. Здесь же, наверху, царила ледяная пустота. Страх перед высотой, неизвестностью, перед этой жуткой, всепоглощающей темнотой внутри. Он опустил взгляд вниз, туда, где под многоэтажкой плескалась в лужах желтая листва. Туда, где, как муравьи, суетились люди. Кто они? Куда они спешат? Что их ждет?

И тут же боль в груди и тяжелый камень напомнили о себе. Тупая, ноющая боль, которая поселилась в его груди и не отпускала теперь ни на минуту. Боль от непонимания, одиночества, чувства собственной ненужности. Боль только росла, разрасталась, пока не заполнила собой все.