Из данного эпистолярного диалога важно сделать выводы не только о том, что А. Брусилов согласился с требованиями эсера (социалиста-революционера) А. Керенского и съезда солдатских депутатов, лишь бы занять должность главковерха. А. Брусилов, конечно, вполне осознавал, что раз съезд солдатских депутатов поддерживает «ударническое» движение, то данная реформа фронта может привести только к его окончательному разложению и падению. Действительно, как свидетельствуют современники, в частности, генерал-лейтенант А. Деникин, подавляющее большинство солдат относилось к штурмовым подразделениям настороженно, порой откровенно враждебно, попросту ожидая часа, когда офицерская власть, неожиданно нашедшая новую опору, окончательно ослабнет.

Такой час настал уже буквально через месяц после создания «ударных» батальонов и полков.

Стратегическое наступление, которое планировалось осуществить силами четырёх фронтов – Румынского, Западного, Северного и, прежде всего, Юго-Западного, было хорошо обеспечено в материально-техническом отношении. Войска не испытывали недостатка в боеприпасах; на их вооружении находились вполне современные и даже новейшие средства ведения боя. Численность соединений, наличие в них опытного кадра – всё позволяло говорить о неизбежной и скорой победе. Тем не менее, у людей хоть сколько-нибудь сведущих уверенность в успехе отсутствовала – войска были совершенно ненадёжны, говорить же о возможности подвинуть их на усилия, подобные тем, что предпринимались в 1914 г. и в 1916 г., не представлялось возможным.

После двухдневной артподготовки, 18 июня (1 июля н. ст.), группировка в составе 11-й и 7-й армий нанесла основной удар в направлении на Львов, как того хотел ещё в 1916 г. А. Брусилов. А. Керенский поспешил сообщить: «Сегодня великое торжество революции, Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление». Слова его, мягко говоря, не соответствовали истине: в наступление перешли лишь наиболее дисциплинированные, то есть настроенные относительно реакционно, части. Им удалось даже захватить две-три линии окопов, составлявших первую позицию. Впрочем, для прорыва построения противника на всю глубину, состоявшую из двух и более позиций, сил явно недоставало. Данные успехи также не получили поддержки со стороны смежных частей, устроивших митинги и отказывавшихся переходить в атаку под самыми разнообразными предлогами. Наиболее смехотворный из них звучал следующим образом: артиллерия поработала слишком хорошо, разрушив укрепления противника, а значит, в них невозможно ночевать – и нечего туда выдвигаться.

6 – 13 июля (н. ст.) 8-я армия (Л. Корнилов) достигла значительных успехов на фронте, где ей противостояли австро-венгерские войска – было захвачено 7 тыс. пленных и 48 орудий, заняты Станислав, Галич и Калуш. Выйдя на рубеж р. Ломница, выдохлась и эта, наиболее сильная в моральном отношении, армия.

Противник, почувствовав слабость русских, немедленно контратаковал – ещё до прибытия дивизий, срочно вызванных с других фронтов. В полосе 11-й армии две русских дивизии (2-я финляндская и 126-я) были опрокинуты и полностью обращены в бегство силами всего лишь трёх пехотных рот. Паника, немедленно перекинувшаяся на остальные части, стала поводом к всеобщему отступлению, вернее, полнейшему краху, получившему название «Тарнопольского разгрома» – толпы солдат, ещё недавно именовавшиеся полками, устремились по направлению к собственному тылу, убивая, грабя и насилуя. Воззвания комиссаров и приказ главковерх открыть огонь по бегущим (смертная казнь к тому времени уже была отменена) не возымели действия. Лишь немногие подразделения, в первую очередь кавалерия и «ударники», были способны противостоять хлынувшему с фронта потоку дезертиров, сдержать его и как-то принудить их вернуться в свои части. О подлинном сопротивлении противнику же не могло быть и речи. Полные размеры катастрофы, постигшей в те дни российскую армию, трудно оценить по цифрам, сильно заниженным, которые насчитывают несколько десятков тысяч человек убитыми, ранеными и пленными.