Кроу молчал, но его тишина была красноречивее любых слов.

Калеб не стал ждать ответа. Он активировал дверь, и она открылась с мягким шипением.

– Пойдём, – коротко бросил он.

Мужчины вышли, оставляя её одну.

В тишине операционного блока холодный свет продолжал падать на её тело. Было слышно только ровное, размеренное дыхание Киры, которое казалось единственным признаком жизни в этом стерильном, мёртвом помещении.

Но где-то в глубине её сознания что-то просыпалось.

Кира медленно приходит в сознание. Первое, что она чувствует, – острую, пульсирующую боль в затылке. Голова кажется чужой, словно её сознание обёрнуто плотной ватой. Где-то внутри – странное онемение, холод, который разливается по её мыслям, мешая сосредоточиться.

Воспоминания всплывают и смешиваются, словно размытые кадры старого фильма.

Перед глазами вдруг возникает образ матери. Она говорит: "Это будет лучше для тебя". Те же слова, которые Кира слышала в детстве, когда мать, не дрогнув, отправила её в детский дом.

Холод. Предательство. Равнодушие.

Эти чувства захлёстывают её, словно волна, но на этот раз они сплетаются с чем-то новым – с яростью, горькой и разъедающей. Злость нарастает внутри неё, как цунами. Она чувствует её всеми клетками тела, как пламя, разжигающее каждую жилу.

Её руки начинают дрожать.

– Кира, потихоньку. Не торопись… – раздаётся голос Кроу, мягкий, но настороженный.

Он стоит рядом, напряжённый, как будто готовится к удару.

Она резко перебивает его. Голос Киры режет воздух, словно нож:

– Пошёл нахер!

Кроу едва заметно вздрагивает, но не отступает. Он пытается говорить спокойно:

– Кира, выслушай. Дай нам всё объяснить.

Она поднимает взгляд, её глаза вспыхивают, как два раскалённых угля. Циничная усмешка появляется на её губах, и голос становится ещё жёстче:

– Всё с вами и так понятно. Банда революционеров херовых, которые ради своей высшей цели готовы пожертвовать кем угодно.

– Это не так, – пытается возразить Кроу, но Кира не даёт ему шанса.