Но ее излишнее старание создавало некую суету, и это было не просто внешним мельтешением, но залезало уже вовнутрь, источая кроме запаха надоевшего куриного супа, удушливый вкус чего-то прокисшего и застоявшегося, хотя все было вымыто и вычищено. А то, что он чувствовал, являлось лишь его внутренним ощущением, от которого, однако, он уже не мог отмахнуться, как делал вначале их совместного проживания. Он не понимал, как сочетались в этой женщине внешняя беззащитность и даже некая жертвенность с таким навязчивым напором. И как раз именно жертвенность раздражала его больше всего: ее желание угодить ему, доходящее до предела разумного, как считал он, может быть потому, что не привык к такому излишнему вниманию к себе, полагая, что дома он может спокойно отдохнуть от всего и от всех. Ее забота казалось ему поддельной, словно происходила она от желания обратить внимание на себя саму, и как раз в тот момент, как только он хотел просто расслабиться и побыть в одиночестве. Она являлась перед глазами с предложением принести чай, или с вопросом, не помыть ли яблочко или, даже не спрашивая, приносила уже очищенное и нарезанное дольками то самое яблочко. Ему этого было не нужно. К тому же в любом человеке он искал существо самодостаточное, равноправное, равнозвучное, что ли, которое вызывало бы интерес у него или хотя бы любопытство. Может быть, таким способом она хочет привязать меня? – думал он, ворочаясь без сна в постели, в то время как Алла, с чувством выполненного долга, спокойно спала рядом. Он смотрел на спящую женщину и вспоминал о том времени, когда вся кровать принадлежала ему одному. Как объяснить ей, что он хочет жить по-другому, как раньше? Но последнюю фразу Кирилл боялся произнести даже мысленно. Наверное, именно потому, что это было правдой, которую он не решался признать, считая, что ведет себя, как эгоист, не привыкший думать о другом человеке. Так сказала ему одна из его бывших знакомых, и это почему-то тогда задело его. Ведь он считал свою профессию, а соответственно и свою жизнь, подчиненную ей, направленной на спасение других людей. Но в личной жизни все выходило как-то наперекосяк: то ли ему не хватало терпения, то ли те, кто был рядом с ним, не хотели принимать его таким, каким он был. Трудно сказать в таком случае, кто являлся большим эгоистом, ведь он не требовал к себе такого уж внимания, напротив, хотел бы, чтобы его оставили в покое. Алла не понимала, почему он раздражался, и обижалась на это, говоря, что она старается изо всех сил, а никто этого не ценит. Хотелось крикнуть ей, что не нужно «изо всех сил». Да, ее было слишком много: с заботой, с разговорами о болезнях и неприятностях, случавшихся не только с ней, но и с ее знакомыми, которых он даже не знал. Все они были как назло больными и несчастными. Беспросветно несчастными. Она тащила в его дом весь этот негатив с каким- то упоением, словно эта сторона жизни притягивала ее или она сама притягивала к себе все то, от чего Кирилл всегда пытался уходить, когда жил один. А если происходило что-то подобное, он быстро забывал о нем, и жил дальше, оставляя все это в прошлом, не прокручивая вновь раз за разом, не зацикливаясь, как делала она. Что тебе нужно, Кирилл, чего не хватает? – спрашивал он себя, глядя на обидевшуюся в очередной раз Аллу. В такие моменты они не разговаривали друг с другом. Но это, как ни странно, нисколько его не напрягало, наоборот он был даже рад этой наступившей вдруг тишине. Можно было спокойно подумать о чем-нибудь приятном, а не о том – все ли правильно он сделал, потому как ловил себя на мысли, что ей удалось каким-то образом заставить его подчиниться ее правилам, которые он считал дурацкими, мелкими, ненужными, но почему-то выполнял их. Чтобы не вызывать ее недовольства? Нет. Чтобы не вступать с ней в разговор ни о чем. Да, ему просто не хотелось с ней разговаривать. Он все уже знал наперед: что скажет она и что ответит он сам. Ничего нового. Когда Алла рассказывала о своей работе, то всегда жаловалась на сослуживцев и на своего начальника. Получалось, что все они были несправедливы к ней, неправы, а она – невинная жертва. Да, есть такой психотип личности – жертва. Он слышал об этом и даже испытывал сострадание к таким людям, настолько не любивших самих себя. Но не мог представить себе, насколько ужасно жить с ними рядом. Ты сам – вечно виноват перед таким человеком, и так считает не только жертва, но и тебе чаще и чаще начинает казаться, что ты виноват уже в том, что чувствуешь себя хорошо и даже бываешь весел порой. Его стало угнетать все это. И, слушая ее рассказы о себе несчастной, он думал о том, что она просто бесит и начальника, и тех, кто с ней работает или сталкивается по жизни. Да, наконец-то он начинал понимать, почему иногда ему хочется наорать на нее, и он еле сдерживается, чтобы не сделать этого. Раньше ему всё было предельно ясно само по себе, спонтанно: хороший человек, положительный, правильный, так сказать, не может вызывать раздражение у нормального человека. Не должен. Значит, я ненормальный? – приходила теперь в голову мысль, которую он считал чужой – не своей собственной, словно навязанной ему извне.