– Кто появился? – подумал Кирилл.

– Переулок Солдатский, – ответила дама. Название это как- то стихийно возникло, потому что рядом располагались солдатские казармы Преображенского полка. А вы не знаете, что случилось с княгиней? Я слышала, что она умерла в Праге в 38-м или в 39-м году.

Кириллу показалось, что дама смотрит куда-то в сторону. Но тогда к кому она обращается? Он считал, что к нему, потому что никого другого не видел больше.

– Значит, вы не знаете, кто теперь является владельцем доходного дома?

– Нет, я не знаю. Я ничего не знаю, – сказал он, понимая, что говорит в пустоту, потому что никакой дамы уже не было, а мимо проплывала, как движущаяся лента в аэропорту Пулково – площадь Восстания и Солдатский переулок. Все движется – время не стоит на месте. Я не могу это остановить, и мне остается только наблюдать, как все уходит, уходит, уходит… Куда? Сколько времени так продолжается: сколько минут, часов, лет?

Вдруг яркий луч ударил ему в глаза. И он проснулся. Это солнце проникло между полосами штор, и свет его был необычайно теплым. Но только Кирилл собрался поваляться еще в постели, с удовольствием потянувшись, как зазвонил телефон. Значит, я проснулся в том же мире, где уснул, – пошутил он, нащупывая рукой мобильник. В трубке взбудораженный голос коллеги сообщил ему о том, что он заболел, и попросил подежурить сегодня за него:

– Операции я перенес. Правда, у Кулешовой сложный случай. Ты имеешь свободное окно? Может, возьмешь ее?

– Хочешь, чтобы я отдувался за тебя, если что-то пойдет не так?

– У тебя, Кирилл, все тип-топ будет. Я же уверен в тебе больше, чем в себе самом.

– Льстец и зануда. Ладно, я посмотрю ее. Если все так плохо, то, может быть, возьму. Но ты не расслабляйся надолго. Я не стану резать всех твоих пациентов. Давай сам.

Кирилл закончил разговор и подумал: такое утро чудное начиналось и так быстро закончилось. Нужно было ехать в клинику, покидая этот благостный уют теплой постели. Нужно было выходить в мир, где тебя ожидает неизвестно что, даже если в голове твоей все расписано по часам и минутам, но Кирилл всегда оставлял место для непредвиденного, и редко ошибался, ибо часто случалось то, чего не ждал, как сегодня с этим телефонным звонком. Он не любил оперировать чужих больных, которых не знал. Своих пациентов он наблюдал и тщательно изучал каждого, прикидывая, как лучше сделать, особенно, если предстояла операция. Они, эти люди, становились со временем для него понятными, что ли. Правда иногда приходилось оперировать и по ночам, когда это случалось на дежурстве: привозили какого-нибудь бедолагу по «скорой», и нужно было срочно спасать его. Но это – форс-мажор, вроде полевой хирургии. Выбирать не приходилось, хотя ему и не нравилось, потому что в такой ситуации не до творчества. Странно так говорить, но для Кирилла сама операция была подобна творению. Конечно, он не мнил себя Творцом – Господом Богом, но иногда получалось, что человек как будто заново рождался, не зная даже о том, что стоял на краю пропасти, которую все называют смертью. А для Кирилла падение человека в нее всегда было страшным поражением, опустошением, потерей, будто туда в пропасть вместе с ушедшим больным уходила часть его силы – той, которая и вела по жизни, и давала ту энергию, что вселяла в него уверенность в своей миссии спасателя. Высокопарно звучит, конечно, но ему нравилось это слово – «спасатель» больше, чем слово «хирург»: он его лучше чувствовал. Именно так, потому что не любил тех слов, которые казались ему набором букв или звуков. Он же все хотел ощутить, почувствовать, познать как бы изнутри. Ведь за словами стоял реальный, живой мир, который можно было потрогать, вдохнуть его запах, услышать и узнать суть, а не просто образ, заключенный в слове. Но он никогда не говорил об этом ни с кем, понимая, что другой человек, возможно, видит этот мир по-своему, и не понять им друг друга до конца. По этой причине он до сих пор не был женат, а может и не поэтому. Честно говоря, он не пытался объяснить себе, что не так у него с женщинами, вернее, почему он не подпускает их слишком близко к себе: в более глубоком, глубинном смысле. И не то, что б ему не хотелось этого, просто он не верил, что такое возможно, особенно после одной неудачной попытки опровергнуть свое собственное убеждение.