Что же такого отталкивающего в Алле? – думал он. Ведь вначале я совсем не чувствовал этого. Может быть, со мной что-то не так, и по этой причине я воспринимаю ее таким образом? Но ведь другие тоже замечали это нечто – неопределенное, но сильнодействующее вещество вроде невидимой энергии, исходившей от нее, как от красивого, но ядовитого цветка исходит удушливый аромат. Но как можно это объяснить ей? Какие конкретные претензии, не считая его эмоций, у него к этой женщине? Да, он искал причину, чтобы расстаться с Аллой – такой безупречной на первый взгляд. Сравнение ее с красивым ядовитым цветком лучше всего выражало то, как он чувствовал ее сейчас. Этот образ возник не сразу, вначале она была для него другим цветком – наполненным жизнью, утонченно-нежным созданием природы. Почему он тогда видел это? Иллюзия победила реальность? Да, я увидел то, что хотел узреть в своих мечтах, то, что рисовало мне мое воображение, не находя в действительности живого воплощения этого в какой-нибудь конкретной женщине, – говорил он сам себе, словно пытаясь оправдаться перед собой, а может быть и перед Аллой, поверившей в его любовь. Как легко мы произносим это слово, – думал он, понимая всю пустоту и бесполезность оценки своего прошлого, которое невозможно переписать по-другому. У времени нет черновика: все пишется сразу и только начисто. А жизнь – это то, что происходит сейчас, в эту самую минуту, когда он пьет третью чашку кофе за вечер, зная, что не сможет уснуть, убежать в сон, словно в другой мир, где ничего этого не существует. Где нет Аллы. Когда же она поймет, что все кончено, и уйдет сама? – спрашивал он себя. Но эта женщина и не думала уходить. Он молча прокручивал в голове разные варианты своего возможного будущего, но уже без нее. Мысль – материальна, как выяснил он на своем опыте, потому что однажды его потаенное желание, выраженное в словах, но остававшееся только в мыслях, вырвалось наружу – вслух. Он даже испугался сам того, что произнес, удивился себе, можно сказать. Но еще более был удивлен реакции Аллы. Она улыбнулась, как будто приняла все сказанное им за шутку:

– Что же ты будешь делать без меня, если я уйду? Ты же обрастешь пылью, паутиной, и умрешь с голоду.

– Ну, как-то же я жил раньше? – спросил он.

– Разве это жизнь – в одиночестве? И дом на что был похож без женской руки?

– Он был похож на мой дом. Мне нравился мой старый поднос и мой любимый плед, моя люстра и мой кривой светильник у кровати. Мне все нравилось, представь себе. И самое главное – я вполне был доволен собой. Мне нравилось быть таким, какой есть. Кирилл сказал то, что давно хотел высказать, и теперь у него появилась надежда, что в его жизни, наконец, что-то изменится. Но он ужаснулся тому, как глубоко она вросла в это пространство: пустила корни, разрослась, оплетая все своими щупальцами, обвилась вокруг него, словно желала добраться до его горла и задушить в своих цепких объятиях. Это видение возникло в голове, как картина – четко и страшно. Интуитивно он стал отстраняться от Аллы все дальше и дальше, закрываться от нее так, как будто его жизни угрожала опасность.

Именно в это время ему начали сниться сны очень явные, ощутимые до реальности, наполненные глубоким содержанием. В этих снах все было иначе, и, может быть, поэтому ему нравилось там. В них он успокаивался, словно набирался сил, становясь тем, кем был на самом деле – свободным и самодостаточным. А проснувшись, шел на работу, где занимался своим привычным делом, которое приносило пользу другим людям и ему самому, возвращая его к жизни, как он возвращал к ней больного. Да, он тоже был болен, но исцелить себя мог только сам.