— Но…

— Тристан, я знаю каждое слово, что ты сейчас скажешь. Она все так же молода, все так же хороша собой, так же свежа и так же весела, как в первый день нашего знакомства. Да, это так. Но ее молодость, ее красоту я поддерживаю в ней искусственно. Магически. Сколько времени прошло с момента нашей свадьбы? Тридцать лет? Больше? Сорок? Пятьдесят? Я не помню. Они пролетели, как один день. Мои магические таланты не безграничны. Пройдет еще лет тридцать, в течение которых она, моя Анжелика, моя агент Энди, — тут Генрих грустно и нежно улыбнулся, — будет оставаться все такой же красивой и замечательной. Но ее человеческая природа, ее сердечко, этот маленький часовой механизм, этот хрупкий предатель, внутри нее тикает. И в один прекрасный день Анжелика просто не проснется. Красивая и молодая, она с улыбкой ляжет спать, и не вернется ко мне.

Тристан помолчал, попивая шампанское.

— Грустно, — протянул он, наконец. — Жаль. Об этом я не подумал, когда соединял вас. Да, откровенно говоря, я вообще не думал о таком конце… Но люди смертны. Это верно. И с этим ничего не сделаешь.

Генрих сверкнул жестокими глазами из полумрака.

— Ты теряешь женщин иначе, Тристан, — хрипло произнес король. — Может, в этом есть какое-то преимущество, когда разом лишаешься всех надежд. Но когда ее рука выскальзывает из твоей постепенно, каждый день отодвигаясь на волосок, и ты не можешь это изменить…

Генрих замолчал и шумно, тяжело вздохнул.

Затем одним решительным жестом вынул из внутреннего кармана своего щегольского пальто плотный конверт с гербовой печатью и выложил его перед Тристаном.

— Что это такое? — насторожился Тристан, рассматривая королевскую подпись на дорогой бумаге.

— Это мое отречение, Тристан, — просто сказал Генрих. — Во всех смыслах. Я отрекаюсь от короны в твою пользу — и от природы вампира, Тристан. Помнишь, ты мне говорил, что при нужде проводишь меня по Аду до безопасного места, где я смогу сжечь в огне свою вампирскую природу? Ах, надо было сделать это раньше!.. Зато теперь не было бы так мучительно больно смотреть, как угасает Анжелика!.. Мы старились бы вместе. Люди не понимают своего счастья — жить и стариться вместе.

— Генрих! — прорычал Тристан гневно, грохнув бокалом о стол. Его алые глаза разгорелись гневом, в голосе прорезалась сталь. — Ты король! Ты не имеешь права распускать сопли! Черт тебя дери, никогда бы не подумал, что скажу о тебе это, но ты стал…

Генрих молча указал на Тристана пальцем, и тот смолк, проглотив свои грязные ругательства.

— Я все еще король, — жестко напомнил Генрих, — поэтому попрошу поуважительнее!

— Но Генрих!.. Из-за женщины, пусть даже любимой!..

— Только женщины и стоят этого, Тристан. Разве нет? Припомни-ка себя, святоша. Что ты натворил в ярости, когда дело коснулось твоей женщины? В своем горе ты позабыл о том, что твои крылья святы, и потопил город в крови.

— Да черт тебя дери, дорогой племянничек! Ты, черт бы оторвал тебе ногу, триста лет сидел на троне, ты был несколько раз женат! И эти королевы покидали этот мир, и ничего такого тебе в голову не приходило!

— Короли не вечны, Тристан. Значит, пришло мое время. А те женщины… Те королевы… Нет, они много значили для меня. Они были верными подругами и помощницами, но и только. Ни одну из них я не любил. Уважал и ценил — да. Но не любил… больше самого себя.

— Сопляк ты этакий!..

Генрих склонил черноволосую голову, молча слушая ругательства Тристана. И, когда тот, наконец, затих, тяжело дыша от возмущения, Генрих продолжил:

— Но я все-таки король. Пока еще — король. И я не могу не думать о том, кому достанется трон. Ты — мой ближайший родственник, ни у кого не возникнет ни вопросов, ни желания оспорить это тепленькое вакантное местечко у тебя. Так что освободи меня от моей вампирской природы, Твое Темнейшество. Теперь тебе не надо даже в Ад бежать. Просто сделай это; и я уйду с моей Анжеликой доживать мои дни в каком-нибудь райском уголке.