Все это монахиня говорила таким тоном, будто изо всех сил хотела понравиться альбиносу.

Будто хотела с визгом повеситься ему на шею, глядя в его бесстрастное лицо влюбленными глазами, и щебетать милые глупости до тех пор, пока у него мозг не испечется, или кровь не польется из ушей.

Вот мучение-то!

Тот скорчил унылую физиономию.

— Лучше б курила, — проворчал он несчастным голосом.

— Закурить? — изумленно переспросила монахиня. Ее глаза снова стали удивленными-удивленными. Яркий ротик округлился, стал похож на идеальную букву «о». И она тотчас поспешила понравиться гневающемуся юноше: — Если вам нравятся курящие девушки, я тоже буду курить! Я ради вас на все готова! Милейший! Как вас? Густав? У вас не найдется хорошей сигары? Сигареты? Ну, хотя б папиросы? Хотя бы самокрутки с махоркой?

— Мне не нравятся курящие девушки! — яростно прорычал альбинос, прерывая бесконечный поток ее глупостей. Его лицо цветом могло посоперничать со свеклой.

Монахиня смолкла, глядя на альбиноса влюбленными глазами. Но в ее невинной улыбке что-то такое было, что-то жесткое.

Словно она нарочно задразнила альбиноса до бешенства и теперь наслаждается тем, как он бесится.

Меж тем на перроне явно что-то происходило.

Прибывшие пассажиры как-то резко исчезли, а вместо них появились служащие в строгой темной форме с двумя рядками серебряных пуговиц, идеально сидящей на их стройных, тренированных телах.

Пара из них попала в облако дыма, истекающего из затухающей сигары монахини, и она, проводив их взглядом, отметила про себя, что это были волки-оборотни, крупные и молодые.

Командовало ими неугомонный Густав.

Он сновал меж служащими, раздавая приказы если не словами, то жестами, а то и просто взглядами. Под его чутким руководством утащили прочь упирающегося толстяка, вздумавшего ограбить монашку, разогнали зевак и освободили перрон полностью.

— Полагаю, Его Величество прибыл, — сказал альбинос, наблюдая, как оборотни выстраиваются цепью, отрезая перрон от рабочих вокзала и пассажиров.

Улыбка тотчас сползла с лица монашки, смеющиеся наивные глаза вмиг стали стальными, холодными, пугающе внимательными. Она молниеносно обернулась к молодому человеку.

— Откуда вы знаете? — выдохнула она резко, с неподдельным изумлением, и альбинос усмехнулся, торжествуя. — Это государственная тайна, это нельзя разглашать!..

— Вот и помолчите, раз тайна, — неприязненно проговорил альбинос, неуважительно перебив девушку. — Но вообще-то, я говорил о своем отце, а не о Генрихе. Так что о своей государственной тайне кричите на весь вокзал именно вы.

Ему удалось, наконец-то, стереть ядовито-сладкое, льстивое выражение с лица девушки. И это была своеобразная победа, которую он праздновал, поглядывая сверху вниз, с выражением высокомерного превосходства.

На хорошеньком личике монахини выписалось выражение досады и стыда, такие живые и настоящие, что альбинос сменил гнев на милость.

— Тристан Пилигрим, младший Зимородок, — снисходительно подсказал он. — Его Величество Король Тьмы. Она ест у него из рук. Это тоже государственная тайна, но в королевстве чертова туча провидцев, так что об этом знают все.

— Зимородок! — тут же воскликнула монахиня, сделавшись снова сладкой, наивной и милой до тошноты. — Легендарный Зимородок! Ну, надо же! Мне стоило бы догадаться!

— Да уж стоило бы, — проворчал молодой человек.

— Ой, а как он выглядит? Как выглядит легенда?

Молодой человек недобро покосился на восторженно попискивающую девушку:

— Примерно, как я, — напыжившись, небрежно и вместе с тем важно, ответил он. — Один в один.

Было видно, что молодой человек гордится таким громким родством и тем, что очень похож на отца, пусть даже эта похожесть и выражается в нездоровой белизне.