— Тощая курица ощипанная, — все так же доброжелательно и почти нежно, как отец родной, продолжил наседать толстяк. — Давай сюда шмотки. Или я шею тебе сверну.

— Гнида толстожопая, — ангельски кротко ответила монахиня, глядя на грабителя невинным взором. — Отлезь, я сказала. Не то этот чудесный вечер закончится для тебя плачевно.

В ее руках, затянутых в кружевные черные перчатки, отчетливо щелкнул взводимый курок, и толстяк, нервно сглотнув, увидел хищное черное дуло пистолета, глядящее в его пузо.

Продев тонкую руку в ручку своего саквояжа, целясь в грабителя, монахиня-ангелочек раздобыла где-то в кармане к превеликому удивлению толстяка хорошую такую сигару и прикусила ее белоснежными ровными зубками.

Щелчком пальцев высекла огонь, прикурила.

Пустила сизую струю дыма в лицо своего визави и рассмеялась.

Его лицо в свете фонарей на мгновение превратилось в пугающую маску, в морду, похожую на уродливое рыло летучей мыши.

— Без глупостей, гнида толстожопая, — грубо и зло процедила монахиня, пыхтя своей сигарой не хуже разводящего пары паровоза. — Не то я кишки из задницы тебе вырву и заставлю сожрать. Понял?

— Ах ты, пигалица…— угрожающе рыкнул толстый, делая шаг вперед.

Это было его роковой ошибкой.

Монахиня, лихо дымя сигарой, вдруг сделалась неуловимой, как кобра.

Никто, наверное, и глазом не успел моргнуть, и понять что-либо, как вдруг толстяк оказался лежащим на перроне, избитый и с окровавленным лицом.

А монахиня сковывала его неповоротливые руки наручниками у него за спиной.

— Презерватив для осла, — хриплым преступным голосом непристойно ругнулась монахиня, упаковывая толстого грабителя. Она нажимала на его спину хрупким коленом так ловко и сильно, что его позвоночник, просевший за много лет перетаскивания чужого тяжелого добра, с хрустом выпрямлялся, позвонки вставали на место. Толстый ревел как бык. — Я яйца тебе вырву, сварю в кипящем масле и в глотку тебе забью.

— Ой, ой, — стенал толстяк.

— Бычачья сраная жопа! Поскули мне еще!

— Больно-о-о!

— Писька чахоточного барана!

— Помогите-е-е! — скулил толстяк, извиваясь от боли и выгибаясь.

— О, да, сейчас тебе помогут!

Сквозь толпу зевак, собравшихся поглазеть на любопытное зрелище, с руганью пробивались два человека. Точнее — один оборотень, зрелый интересный мужчина со смоляными волосами, а второй утонченный юноша в белоснежной сутане.

Сам белесый, как застиранный лоскут, с волнистыми белоснежными волосами и красноглазый.

— Что ж такое, — задыхаясь от быстрого бега, произнес Густав, ибо черноволосого оборотня звали именно так. — Миледи, наши извинения! Не поспели вас встретить, а тут такое…

Монахиня, до того изрыгающая проклятья как демон, деловито упаковывающая грабителя, все еще пыхтела своей сигарой.

Но выражение блаженного покоя уже вернулось в ее глаза, на губах заиграла милая улыбка.

— О, никаких проблем, господа! — проворковала она нежно, глядя с любовью в лицо раскрасневшегося от бега и от смущения Густава. — Ничего страшного, тут дел на пару минут!

— Я всего лишь помочь хотел! — выл из-под ее колена толстый.

На это монашка с ловкостью опытного карманника вдруг продемонстрировала ему увесистый узелок, связанный из грязноватого платка.

— Помочь, — насмешливо повторила она, — как и этим беднягам, владельцам часов и бумажников?

И она развязала узелок.

Там действительно оказались упомянутые предметы.

— Это не мое! — тотчас же нашелся толстый.

— Да брось, Мопс, — насмешливо и снисходительно произнесла монахиня. — Чьи инициалы вышиты на платке? Неужто не твои? Или мне еще поискать в твоих карманах, если тебе мало ворованных часов?