– Мэм, вам подать что- нибудь?

– Нет. Всё. Уходите. Отдохните.

– Благодарю, мэм. Доброй ночи.

– И вам.

Она шла в комнату босиком. Пол был тёплый, ковёр глушил шаги. Камин потрескивал. На столике – графин и бокал. Коньяк, как всегда. Как у него. Как тогда. Закрыла дверь. Повернула ключ. Села на край кровати. Халат скользнул по плечам. Взяла бокал. Налила себе – медленно, без дрожи. Сделала глоток. Горло не дернулось. Просто проглотила. Долго смотрела вперёд. На пустую стену. На пламя. На отсутствие всего.

– Если бы он знал, кто я… – сказала она в тишину. Голос был ровным. Почти усталым. – Остался бы?

Ответа не было. Только тишина – глубокая, как колодец, в который кричишь и слышишь не эхо, а собственное дыхание.

– Или ушёл бы, как все остальные… – продолжила она.

– Может, это и лучше. Может, он нужен мне только потому, что не знает.

– Потому что смотрит… не так. Не как подчинённый. Не как враг.

– Как человек.

– А я не человек. Я… то, что от него осталось.

Она поднялась. Медленно расстегнула халат. Осталась в сорочке. Легла. Одеяло холодило кожу. Слишком много пространства. Закурила. Последнюю. Дым поднимался к потолку. Сигарета дрожала в пальцах. Глаза начали закрываться. Сон пришёл не сразу. Сначала – полутьма. Потом – сны.

…Дождь. Тонкий, моросящий, как сажа на коже. Они были в доках – на складе, с пробитыми окнами и мокрым полом. Вивьен была маленькой. Лет двенадцать. Пальто великовато, капюшон сбился. Генри держал её за руку – крепко, но не грубо. Он не думал, что она помнит. Не думал, что это останется.

Он сказал:

– Стой здесь.

Она кивнула. Он подошёл вперёд. Там были двое. Один – молчал. Второй – говорил. Резко, грубо, на повышенных тонах. Что- то про долг. Про предательство. Про последнее предупреждение. Вивьен стояла в темноте, у стены. Видела, как отец смотрит на них. Как молчит. Как курит. Как держит руку в кармане пальто. И вдруг – выстрел. Один. Глухой, как удар дверью. Мужчина упал. Второй – не шелохнулся. Генри сказал:

– Ты знал.

Вивьен не закричала. Только сделала шаг назад. И наткнулась на холодную стену. Пачка пыли и паутины осыпалась ей на волосы. Она не понимала, что именно случилось. Но знала: это навсегда. Генри подошёл. Гладил её по плечу.

– Всё хорошо. Ты – со мной.

Она посмотрела на него. В его глазах не было злости. Не было ужаса. Только – необходимость. Холодная, как металл.

И в этом сне – всё было, как тогда. Только теперь… тело на полу было с лицом Робина. И она стояла, и не могла сделать ни шага. Потому что знала – это она привела его сюда. В этот мир.

– Ты же обещала, – шептал он. – Ты же… не такая.

Проснулась резко. Пульс в горле. Руки дрожали. На лбу – холодный пот. Сердце стучало, как пули в тишине. Она села. Взяла бокал. Он был пуст.

– Господи… – прошептала.

Но имя Божье не спасло. Только ещё раз напомнило – где она была. И кем стала. Это было не что- то новое. Эти сны посещали ее каждую ночь, только они заставляли её знать, что она ещё жива. Но с Робином… Когда он рядом… Это ощущение приходит иначе.

Утро не наступило – оно просочилось сквозь туман, как чужое присутствие, которое не спрашивает, можно ли войти. Свет за окном был серым, размытым, как будто сам город ещё не решил, хочет ли жить дальше. Комната дышала холодом от камина, что давно погас. На простынях – вмятины сна и капли пота, выдавшие тревогу ночи. Она лежала на спине, открыв глаза, но не двигаясь. Несколько секунд смотрела в потолок, как будто ждала, что он заговорит первым. Потом медленно села, провела рукой по лбу. Кожа – влажная, пряди волос прилипли к вискам. Она встала. Молча. Без звука. Прошла к столику. Взяла сигарету из портсигара. Поднесла к губам. Щелчок. Огонь зажигалки дрогнул, отразился в её глазах и тут же исчез. Первый вдох – глубокий, будто кислород не мог заменить дыма. Второй – медленный. Дым поднялся к потолку, как молитва, сказанная не вслух. Она стояла у окна в сорочке, босиком, глядя на Лондон – он был сер, затянут, равнодушен. Ни один прохожий не поднял головы. И в этом было что- то… правильное.