– Позвольте, мэм. У меня осталась одна хорошая.

Она чуть приподняла бровь.

– Благородство – не ваша профессия, Робин.

Он улыбнулся.

– В вашем присутствии, мэм, всё звучит неуместно. Даже вежливость.

Она взяла сигарету, и в этот момент их пальцы соприкоснулись. Неосознанно. Он не успел отдёрнуть руку. Она – не убрала свою. Мгновение. Короткое, как звук падения капли на мрамор. Но оно осталась – в ней. В нём. В пространстве между. Он отдёрнул ладонь.

– Простите, мэм.

Она не ответила сразу. Вставила сигарету в держатель, зажгла, сделала затяжку.

– Всё в порядке. Но не повторяйте. Контакт – вещь хрупкая. Особенно если он… не разрешён.

Он кивнул.

– Понимаю, мэм.

И ушёл. Она смотрела ему вслед, не выдыхая дым. Взгляд был пустой. Почти. Но в глубине выросла тонкая трещина. Она была не против. И именно это – пугало больше всего.

Следующим утром Вивьен вышла из особняка в черном пальто, со стальным выражением лица и хрупкой заколкой в волосах. Сегодня был день дела. И её глаза, ещё вчера мягкие, стали такими, какими их знали в подпольных кабинетах, за занавешенными дверями и в сыром подвале старого магазина на окраине. Теперь она – не женщина, которой подают коньяк в бокале и позволяют курить у окна. Теперь она – лицо сделки. И чья- то жизнь сегодня закончится в зависимости от того, улыбнётся ли она в нужный момент. Сделка назначена на шесть вечера. Место – склад в доках, кирпичное здание с выбитыми окнами и новыми решётками. Снаружи пахло солью, углём и гниющей древесиной. Старая гавань. Грузовые машины стояли в отдалении, как молчаливые свидетели. Возле входа курили трое мужчин в пальто: один с повязкой на руке, другой – с тростью, третий – с глазами, в которых читалась статистика смертей. Ни один не заговорил, когда Вивьен подошла. На ней было чёрное пальто с высоким воротником, закрывавшим шею. Под ним – тёмный костюм: узкие брюки, жилет с серебряной цепочкой, белоснежная рубашка без украшений. Волосы – убраны высоко, но не туго. Заколка – сдержанная, из чёрного металла, как напоминание. На ногтях – холодный лак, цвета мокрого асфальта. Лицо – без румянца. Губы – не накрашены. Только взгляд. Тот самый. С которым сдаются даже стены. Внутри – всё было готово. Слева: их люди. Справа: другие. Посередине – стол. Деревянный. Пыльный. На нём – три ящика, бумага, портфель. В углу – охрана. Молчаливая. Без вопросов. Один из них подал ей сигарету. Она взяла. Не поблагодарила. Только кивнула. Закурила. Появился главный. Чужой. Представился фамилией. Без имени.

– Мисс Холлоуэй. Рад видеть вас лично.

– Радость – вещь скоротечная, – ответила она и сделала затяжку. – Покажите товар.

Он жестом приказал открыть ящик. Там – опиум. Сырые блоки, запечатанные, промаркированные как табак. Вивьен наклонилась, провела ногтем по упаковке. Поднесла ближе. Запах – знакомый. Тяжёлый. Липкий.

– Проверено? – бросила она.

– Трижды, мэм, – ответил её помощник.

– Хорошо.

– А деньги? – спросил тот, что, с другой стороны.

Она кивнула телохранителю. Тот открыл портфель. Банкноты. Свежие. Запах краски.

– Считайте.

Пока тот проверял, Вивьен выдохнула дым. Он поднялся, как завеса. Никто не двигался. Только слышался шелест купюр и глухой стук пальцев по ящику. В комнате пахло металлом, табаком и ожиданием.

– Всё верно, – произнёс человек с портфелем.

– Тогда… – начала Вивьен. И вдруг резко: – Где Баркли?

Наступила пауза.

– Он не пришёл, мэм, – ответил мужчина с повязкой. – У него… проблемы.

– У всех есть проблемы, – спокойно отозвалась она. – Но мои люди не исчезают.

– Его жена…

– Меня не интересуют жёны.

Она подошла ближе.