Она чуть усмехнулась. И сказала почти шепотом, без смеха, без игры:

– Ваше имя?

– Робин, мэм.

– Я запомню. Я не забываю тех, кто говорит с достоинством.

Он слегка поклонился, как джентльмен, воспитанный на тех книгах, которые никто больше не перечитывает.

– Благодарю, мэм. И… спокойного вам вечера.

– Спокойствие – понятие относительное, – сказала она, и снова взяла сигарету.

Он понял, что это – прощание. И ушёл. Тихо, как пришёл. А она, оставшись одна, закурила – с той неспешностью, в которой было не удовольствие, а способ не чувствовать.

Они не стали близки – не сразу. Просто появились разговоры, как будто воздух между ними начал давать трещины. Вивьен продолжала приходить по четвергам. Сидела за своим столом, как всегда, с коньяком, сигаретой и тем выражением лица, которое не предполагало интереса. Но когда Робин оказывался рядом – ей не нужно было менять выражение. Он был тем, кто не требовал перемен. Он просто был. Один из вечеров. Всё как обычно – ресторан почти пуст, мягкий свет, чуть слышный гул разговоров за дальними столами. Он появился в зале под предлогом замены ваз с орхидеями. Подошёл к её столику. Остановился, когда уже собирался пройти мимо.

– Мэм, не сочтите за вмешательство… Вы читаете газету или смотрите в неё?

Она не подняла глаз.

– Разве вы видите разницу?

– Иногда да. Особенно когда смотрит тот, кто думает, что не смотрит.

– Интересное наблюдение для… уборщика.

Он улыбнулся.

– Привилегия быть незамеченным, мэм. Я вижу многое.

Она медленно подняла взгляд, прищурилась.

– И что вы видите во мне, раз уж вы такой наблюдательный?

Он не растерялся.

– Женщину, которой наскучили ответы. И потому она предпочитает вопросы, на которые нельзя ответить сразу.

Она сделала глоток. Движение было изящным, как у балерины, вставшей на носок.

– Вы много думаете для того, кто моет полы.

– Думаю, потому что не спрашиваю. А не спрашиваю – потому что боюсь ответов. Особенно ваших.

Она чуть кивнула, почти утвердительно. В её глазах было одобрение – не как комплимент, а как признание того, что он достоин продолжить говорить.

– Вы всегда говорите такими словами, Робин?

– Только с вами, мэм.

Она приподняла бровь.

– Это должно меня польстить?

– Это должно вас насторожить.

Она усмехнулась. Улыбка вышла медленной, почти ленивой, но не пустой.

– Я уже насторожена. Всегда. И во всём.

Он кивнул.

– Я чувствую это. Вы – как острый край бокала. Красивы. И опасны, если дотронуться не теми руками.

Она не ответила. Только закурила новую сигарету, чуть прищурившись от огня. Несколько секунд молчания.

– Вы боитесь меня, Робин?

Он посмотрел на неё – впервые по- настоящему прямо.

– Да, мэм.

– И всё равно говорите?

– Потому что бояться – не значит молчать.

Она сделала затяжку. Откинулась на спинку кресла.

– Хороший ответ.

– Я старался.

– Не старайтесь. Это утомляет.

– Тогда я просто… останусь рядом. Если вы позволите.

Она долго смотрела на него. Не пронзительно. Просто… видела. Сканировала. Взвешивала. Потом кивнула. Почти незаметно.

– Только не становитесь привычкой.

Он кивнул тоже.

– Я умею быть тенью, мэм.

Она снова затянулась.

– Надеюсь, хорошей.

Всё происходило не сразу. Они продолжали встречаться, разговаривать понемногу – по четвергам, наедине, под покровом ламп и затухающего вечера. Он больше не робел, но не позволял себе лишнего. Она слушала его – не как человека, которому доверяют, а как голос, который интересно различать в шуме привычного мира. В один из вечеров, когда зал уже почти опустел, и официанты начали гасить дальние лампы, Робин подошёл ближе обычного. У неё закончился табак. Он увидел это, не спрашивая. Просто вышел из- за стойки, приблизился и положил на край её стола портсигар – потёртый, чуть изогнутый, старый.