– Сэр…

Внутри его пиджака, на подкладке – конверт. Плотный, тяжёлый. Надпись:

«Для Вивьен. Только если я не вернусь.»

Он не вскрыл его сразу. Просто держал в руке, пока снаружи поднимался холодный ветер, а в небе солнце пробивалось через дымку. Позже, когда тела уже не было, когда склад стоял закрытый, когда улицы начали жить своей жизнью – Гарольд передал письмо и флягу. Без слов. Она взяла. Тоже – без слов. Открыла в комнате, где всегда пахло табаком и тишиной.

Вивьен,

Если ты читаешь это, значит, я не дошёл обратно. Неважно, как. Важно – что я знал. И знал давно. Что рано или поздно этот путь заберёт меня. И я всегда знал, что ты останешься. Одна. Но не сломанная.

Ты – моя работа. Моя ошибка. Моя гордость. Ты выросла на холоде, но не стала пустой. Ты научилась тому, что я пытался спрятать. Ты стала мной. А потом – стала лучше.

Я не сказал тебе многих слов. Я не умею. Но знай – ты держала меня на плаву все эти годы. Не Гарольд. Не сделки. Не оружие. Только ты.

Я оставляю тебе всё. Бизнес. Людей. Связи. Не потому что ты – моя дочь. А потому что ты – единственная, кто сможет держать это в руках и не сломаться. Я верю в тебя так, как никто не верил в меня.

Если станет тяжело – не прощайся. Молчи. Ты умеешь. Но помни: я был рядом. Всегда. Даже в молчании. Я люблю тебя.

Г.

Она прочла письмо один раз. Потом – второй. Потом положила его в ящик. Без слёз. Без слов. И только тогда – позволила себе сесть и заплакать.

Погода с утра была вязкая, серая. Туман висел низко, цеплялся за ветви деревьев, за пальто людей, за лица. Дождь не лил, а моросил – мелко, едко, как насмешка. Такой дождь промокает не сверху – он пропитывает изнутри. Кладбище стояло на окраине. Старые деревья, кованая ограда, скрип ворот, земля – тёмная, мягкая, словно знала, кто ляжет в неё. Могила была уже открыта. Чёрная. Без поэтики. Просто яма. Подготовленная, как отчёт. Гроб стоял на подставках, матово- чёрный, гладкий. Без блеска. Без украшений. На памятнике только имя. Без даты рождения. Только дата смерти.

Генри не терпел сентиментальности. Даже в смерти. Людей собралось немного. И слишком много. Все свои. Все – в прошлом его враги, его партнёры, его страх. Стояли молча. Взгляды в землю. Кто- то курил, пряча сигарету в ладони. Кто- то держал руки за спиной, чтобы не дрожали. Один мужчина даже снял перчатки – из уважения. Кожа на руках была красной от холода. Гарольд стоял справа. В чёрном костюме. Лицо – каменное. У него в руке – зонт. Он держал его над Вивьен. Она не просила. Просто стояла. И он знал, что вот в этот момент она нуждается не в укрытии от дождя, а в стене между ней и остальными. Он – и был этой стеной. Вивьен стояла перед гробом. Пальто – длинное, плотное, почти военное по силуэту. Волосы собраны назад. Без прядей. Без романтики. Перчатки – из мягкой кожи. Под ними – тонкие пальцы, сжимавшие крошечную флягу, его флягу. На лице – ничего. Даже не пустота. Контроль. Губы сжаты. Глаза смотрят чуть выше крышки. Она не опускает взгляд. Ни на секунду. На ней не было траура. На ней была власть. Та, что остаётся, когда уходит тот, кто учил её носить её молча. Священник говорил что- то. Гарольд слушал. Остальные – делали вид. Она – нет. Она не слушала. Её дыхание было ровным. Руки – не дрожали. Когда гроб начали опускать, Вивьен сделала шаг вперёд. Один. Все расступились. Она подошла. Медленно. Как будто не по грязной земле, а по мрамору. Нагнулась. Открыла флягу. Сделала один глоток. Без гримасы. Без жеста. Без взгляда. Упустила флягу и вылила на край гроба остатки коньяка. Туда, где крышка почти исчезала в земле.