– Она здесь. Привыкайте.

Мужчины переглянулись. Но не сказали ни слова. Вивьен смотрела. Не на лица. На детали. Один в дешёвом галстуке, но с дорогими часами – значит, ворует. Второй с запачканным ботинком – спешил, не хотел быть здесь. Третий – глаза бегают, нос чешет – нюхает, нервничает.

Она стояла у стены. Не шевелилась. Взгляд вперёд. Не вниз. Не в пол. На столе – бумаги. Опись. Количество ящиков. Номера. Один из них начал говорить.

– Мы получили шестьдесят две единицы. Опиум сырой, влажность…

– Неинтересно, – сказал Генри. – Сколько процентов утечки?

– Ну… где- то…

– Я не задавал вопрос. Я жду цифру.

– Девять.

– Должно быть не больше пяти.

– У нас проблемы с упаковкой…

Генри бросил взгляд на Вивьен.

– Скажи мне, что ты видишь.

Она подошла. Медленно. Открыла один ящик. Протянула руку. Ткань. Сырость.

– Не герметично. Переходник плохо закреплён. И запах – сырость пошла снаружи. Не внутри.

Один из мужчин прикусил губу.

– Она… разбирается?

– Ещё нет. Но учится.

– У вас странные методы.

– А у вас – слабые упаковки.

Сделка продолжилась. Подписи. Печати. Один из мужчин, тот, что с часами, косился на Вивьен. Генри заметил. Достал сигарету. Медленно закурил.

– Следующий раз – без взглядов. Она не мясо. И не товар. Она – память. И если кто- то подумает тронуть мою память – я сотру его имя с улиц.

Пауза. Дым висел в воздухе. Никто не возразил. Когда они вышли, Вивьен шла рядом. Руки в карманах пальто. Он не говорил. Только закурил. Она смотрела вперёд.

– Почему «память»? – спросила.

– Потому что ты – всё, что осталось.

Она кивнула. Больше не спрашивала. Вечером дома она написала в тетради:

Сделка. Один говорил. Один нервничал. Один – врал. Папа знал это с первого взгляда. Я – со второго. Учиться надо до того, как начнёшь говорить.

Ей было пятнадцать. Переулок в Кэмдене был забит грязным снегом и запахом гари. Гараж снаружи выглядел заброшенным – но внутри горел жёлтый свет, и дышать было трудно: опилки, перегретый металл, сигареты. Генри открыл дверь первым. Вивьен – за ним. Она уже не держалась в стороне. Шла рядом. В пальто. Рука в кармане. Не нервно – привычно. Внутри – трое. Стол из фанеры. Весы. Калькулятор. Один стоял, как лидер. Второй – руки в масле. Третий – смотрел в пол. Раньше бы Вивьен стояла сзади. Теперь – в центре. Никто не спросил, кто она. Никто не посмел. Её шаги звучали ровно, как у отца. Её глаза не бегали. Она смотрела прямо. И это было хуже, чем пистолет. Генри бросил папку на стол.

– Это отчёт за два месяца.

– Мы не успели всё пересчитать, – сказал тот, что в масле.

– Не мой вопрос, – отрезал Генри.

Вивьен подошла к ящику. Открыла.

– Сырость, – сказала. – Примеси. Вес обманут.

– Но это…

– Не перебивай, – сказал Генри.

Вивьен вытащила один мешок. Разрезала ножом. Провела пальцем по кромке. Понюхала.

– Кукурузный крахмал.

– Это всего…

– Ты думаешь, что я не знаю разницу? – она сказала это без гнева. Ровно. Так, как будто в её голосе было разрешение умереть. Тот, что в масле, побледнел. Она подошла к третьему. Тот смотрел в пол.

– Почему молчишь?

– Я…

– У тебя были свои расчёты. Ты знал, что он подмешивает. Но молчал. Значит, ты либо соучастник, либо трус.

Пауза.

– Мы не работаем ни с теми, ни с другими.

Генри молчал. Курил. Он смотрел на неё – не с гордостью. С удивлением. Она говорила, как он. Стояла, как он. Даже тень от её плеча легла так же, как раньше ложилась от его – на тех, кто провалился.

– Вы трое исчезнете. Сегодня. Не из жизни. Из города. У вас час. После этого – другие придут за вами.

Она развернулась. Пошла к выходу. Генри – за ней. На улице он достал сигарету.