«Ты единственная, ради кого я не исчез.»

Ей было одиннадцать. Дождь шёл с утра, и к вечеру улицы блестели, как глянцевая бумага. Генри вышел рано. Сказал: «буду поздно». Но ключ оставил. А она, как всегда, ждала. Чай остывал. Книга лежала раскрытая, но глаза бегали по строчкам, не вникая. Вивьен сидела у окна, тёплый свет настольной лампы бил по стеклу, делая её отражение мутным. В какой- то момент она услышала, как у двери провернулся ключ. Он вошёл. Но – не один. Она не вышла сразу. Прислушалась. Второй голос – чужой, громкий, сбивчивый. Генри говорил коротко. Сухо. Его тон она узнала сразу – тот, которым он говорил только тогда, когда не прощал. Они прошли в кабинет. Дверь захлопнулась. Тихо. Но не до конца. И этого было достаточно. Вивьен поднялась. Медленно, как будто знала – сейчас будет что- то, что изменит её.

Подошла. Встала у стены. Щель между дверью и косяком была тонкой, но глаз – ребёнка. И то, что она увидела, навсегда отпечаталось в памяти. Комната была тускло освещена. Только настольная лампа. Генри стоял. Напротив – мужчина. Лет сорока. Пальцы дрожали. Лицо побелело. Под глазом – синяк. На столе – документы. Деньги. Маленькая коробка, перевязанная верёвкой.

– Ты что, подумал, я не узнаю? – голос Генри был ровный. Лёд.

– Я… я просто… они предложили больше…

– Ты взял у нас. Потом взял у них.

– Но я верну! Я верну всё до последнего шилли…

– Уже не важно.

– Генри… пожалуйста…

– Тебе не ко мне. Тебе к Богу. Если он тебя ещё слышит.

Пауза.

Тот человек бросился к нему. Рывок. Вивьен дёрнулась. Щелчок. Генри оттолкнул его резко, точно. Потом – достал пистолет. Но не поднял. Просто положил на стол. Словно говорил: «я могу. Не обязан. Но могу.»

– Гарольд.

Из темноты вышел Гарольд. Как будто всё это время стоял в тени.

– Отвези. Без криков. Без крови на одежде.

– Куда?

– Ты знаешь.

– Да, сэр.

Мужчина забился. Генри не смотрел.

– Пусть молчит, – бросил он, садясь в кресло.

Дверь распахнулась. Гарольд вывел его. Шаги затихли. Вивьен стояла. Ни звука. Ни слезы. Ни вздоха. Просто смотрела. Понимала. Когда Генри вышел из кабинета, она уже сидела в кресле, как будто никуда не уходила. Книга на коленях. Страница та же. Он взглянул на неё. Долго. Прищурился. Сигарета легла в зубы.

– Ты всё слышала?

– Да.

– Всё видела?

– Да.

Он кивнул.

– Хочешь что- то сказать?

Она посмотрела на него. В глаза.

– Теперь всё понятно.

Он кивнул ещё раз.

– Тогда иди спать.

Она встала. Прошла мимо. Но перед тем как исчезнуть в дверном проёме, остановилась.

– Папа?

– Да?

– Я не боюсь тебя.

Он остался сидеть. Не пошевелился. Сигарета горела в руке. И только в его взгляде мелькнуло что- то – тёплое. Страшное. Горькое. Потому что в этой фразе было всё. И он не знал, должен ли он ею гордиться – или бояться.

Ей было двенадцать. Сначала он просто брал её с собой. Без слов. Без объяснений. Вивьен садилась в машину рядом. Руки на коленях. Спина прямая. Он не говорил, куда они едут. Она не спрашивала. Но запоминала всё: маршрут, повороты, лица на улицах, жесты водителя. Гарольд всегда бросал на неё короткий взгляд в зеркало. Не вопросительный. Просто – фиксировал.

Первый раз она вошла с ним по- настоящему – не как девочка, которой нечего делать, а как тень за спиной. Это был склад. Старый. Кирпичный. Внутри пахло пылью, мокрой тканью, жиром и – сильнее всего – железом. Запах – как ржавчина на крови. Густой. Вязкий. Вивьен дышала через рот. Молча. Пол – цемент, местами в трещинах. Вдоль стены – металлические ящики. На них цифры. Стояли трое. Один с бумагами. Один с кожаным портфелем. Третий – на страже, с руками в карманах. Они замерли, когда увидели Генри. Потом – её. Он не представил её. Просто кивнул в сторону.