Каждый раз, просыпаясь, я вскрикивала и хваталась за шею, ожидая увидеть на пальцах кровь, но вокруг все было до противного чисто. Казалось, что я должна что-то чувствовать, но во всем теле царила зловещая тишина: бурлила кровь в венах, работали органы, мозг раздавал им указания и содрогался от ужаса при мысли, что в организме сейчас путешествует неизвестный яд. Но ничего нового я не чувствовала, кроме сонливости.

Вечером я проснулась от того, что подушка под головой стала мокрой. Полная дурных предчувствий, я потрогала шею и испугалась: рана открылась.

– Сестра! – закричала я не своим голосом. – Сестра! Кто-нибудь!

На мои крики сбежались все врачи и медсёстры отделения. Одни смотрели с ужасом, другие – с насмешкой. Лечащий врач осмотрел меня и сделал вывод о том, что швы вновь исчезли.

– Странно, – буркнул он, с холодным спокойствием накладывая новые, – материал обычный… Рана, несмотря на тяжесть, тоже…

– Доктор, – прошептала я, вздрагивая каждый раз, когда изогнутая игла входила в кожу, – как вы считаете, чем могла быть нанесена эта рана?

– Я бы сказал, что вы потерпели неудачу в схватке с диким животным, – пробормотал врач. – Но, как сказала ваша подруга, вас нашли в кровати. Я теряюсь в догадках, мисс Йеллоувуд, и такая реакция организма меня сбивает с толку ещё сильнее.

– Сколько мне ещё тут быть? – спросила я, уже зная ответ.

– Думаю, пока швы не перестанут исчезать, вам придётся полежать, – врач завершил работу и убрал инструмент. – Это ненормально, и я намерен выяснить, в чем дело.

Я уныло кивнула. Неопределенный срок. Ты можешь лежать тут неделю или месяц, а может даже полгода или год, кто знает? Я была напугана всем этим до такой степени, что едва сдерживала желание выпрыгнуть в окно. Трусливо сбежать, а потом носиться по Пайнберри в одном халате. На мгновение перспектива оказаться фигурой, маячащей в программе новостей, показалась мне заманчивой… но здравый смысл все-таки победил.

***

Так прошло пять томительных дней, в течение которых меня то и дело навещали знакомые да врачи, проверяющие, как поживает рана. Та, к слову, поживала замечательно – каждые новые швы растворялись с такой скоростью, словно их опускали в кислоту. Врачи хотели было собрать консилиум, когда вдруг все закончилось. Рана затянулась, оставив после себя лишь бледный рваный шрам.

– Я ничего не понимаю, – врач непонимающе надавил двумя пальцами на разрыв, покрытый бахромой засыхающей крови. – Ведь она была здесь! Определённо! Вот следы от иголочных проколов… Она выглядит так, словно заживает уже долгое время! Как это понимать?

– Меня не спрашивайте, – мрачно отозвалась я, морщась от его бесцеремонных тычков, – если бы я знала, в чем дело, то не сидела бы перед вами с таким лицом.

Слухи о чудесном исцелении девушки из палаты двадцать три облетели весь госпиталь, став камнем преткновения в научных дискуссиях и предметом религиозных споров. Было забавно слушать, погрузившись в чтение брошюрки, что, с одной стороны, это может быть особенностью организма, а с другой – происками Дьявола.

– Значит… – Джи выжидающе посмотрела на меня, расплываясь в улыбке. – Тебя выписывают завтра?

– Ага, – я была бы счастлива, если бы не глодал червячок необъяснимого страха. – Американская медицина творит чудеса.

– Боже, храни Америку, – нараспев произнесла Джи, и мы обе засмеялись. – Я рада видеть тебя снова улыбающейся.

Я рассеянно усмехнулась и тряхнула волосами. Нельзя показывать кошмарное, искаженное ужасом лицо, томящееся в плену под этой коркой счастливой улыбки. От пережитого потрясения Джи утратила свою проницательность, поэтому её ни капли не взволновало такое быстрое выздоровление – наоборот, она уверовала в то, что это целиком и полностью заслуга врачей (которые ломали головы над этой загадкой: девушка с ускоренной регенерацией!).