– Сначала ты устраиваешь на дне рождения моей дочери черте-что, теперь вот бьешь мою жену в нашем доме…

– Джейк, она назвала меня шлюхой! – воскликнула я, чувствуя, как теперь на моих глазах закипают неподдельные слезы от обиды. – Она сказала…

– Лив, – Джейк поднял руки в знак того, что он не желает ничего слышать. – Я долго терпел твои похождения, твоё пагубное влияние на мою дочь. Убирайся. Я не хочу знать тебя, видеть тебя, слышать что-либо о тебе. Достало.

Перед глазами вдруг пронеслись все счастливые моменты детства и юности, что мы провели вдвоём; я научила Джейка делать кораблики из бересты, таскала его на руках до тех пор, пока он не стал слишком тяжёлым, мы играли в прятки и вместе строили шалаш на дереве. Когда Джейку стукнуло восемнадцать, он впервые влюбился в девочку, и пришёл рассказать об этом мне, единственной на всём свете. Он влюбился в ту, что заложила динамит под самый крепкий в мире мост – мост между Оливией и Джейком, и с каждым годом она лишь добавляла по порции взрывчатки. И вот он, взрыв. Джейкоб сам все взорвал. Теперь между нами зияла непреодолимая пропасть.

Я облизала пересохшие губы и взглянула на лестницу. Между прутьями перил белело заплаканное личико Холли. Не думая больше ни секунды, я развернулась и ушла из дома своего брата.

***

Женевьева Фиоре очень терпеливо выслушала все-все-все, подавая салфетку за салфеткой, пока я плакала, уткнувшись в подушку. На полу скопилась приличная куча грязных бумажек, и Джи, раздраженно вздохнув, отпихнула их ногой под кофейный столик.

– Ну и мразь же эта Шерил, – произнесла она, – если хочешь, я могу нанять бродяг – они нагадят ей в машину.

– Я не могу просить тебя об этом, – всхлипнула я, убирая подальше подушку и вытирая ладонью щеки. – К тому же, это не её личная машина.

– Беда, – вздохнула Джи.

Она погладила меня по голове, заботливо заглянула в опухшее лицо:

– Хочешь, мы проведём этот вечер вместе? Я дам сейчас тебе пижаму, тапки, резинку для волос. Ты сделаешь самую тупую и уродливую причёску на свете, мы сядем у телека и будем лопать все, что у меня есть в холодильнике.

Я расстроенно кивнула. Не успела я снова всхлипнуть, как на моих коленях оказались широкие тренировочные штаны и вытянутая толстовка, у ног – тапки с пальцами, а на кухне Джи загрохотала посудой. Она заказала три пиццы, нарезала сэндвичей и вытащила из тайника две бутылки красного вина, все это суетливо занося в комнату и размещая прямо на полу. Вскоре я сидела на пушистом белом ковре, прочесывая его длинный ворс пальцами, а передо мной благоухали простые, но так необходимые блюда: под крышками прели пиццы и подарочная фокачча с вялеными помидорами, на тарелках громоздились пирамидки из сэндвичей, а в вазе коварно подмигивали обертками «Wagon wheels» и «Oreo».

Джи плюхнулась на пол рядом со мной; на ней красовалась огромная футболка, которую она заказала на Ибей, мягкие леггинсы и домашние угги, на голове возвышалась шишка из волос. Я затянула хвост не до конца, создав унылое подобие пучка и, благодарно вытянув ноги в тапках, судорожно вздохнула.

– Ну что, Оливия Джейн Йеллоувуд, – Джи торжественно откупорила вино, разлила его по разнокалиберным стаканам. – Выпьем за тебя, такую классную и уникальную. Мы знаем друг друга уже двадцать лет, и за это время были и ссоры, и примирения. Я люблю тебя, Йеллоувуд. И если что-нибудь случится – ты всегда можешь прибежать вот так ко мне, а я достану бутылку, еду и мы посмотрим какой-нибудь тупой фильм.

– О, Фиоре, – я смущённо отпила вина и ковырнула пятнышко на штанах. – Ты же знаешь, я тоже тебя люблю. Спасибо, что ты со мной.