Он проснулся от запаха. Не дыма. Нет. Это был… жареный пергамент, перемешанный с чернилами и злостью.

Жбан открыл глаза, сев рывком. Сначала ничего – только звуки рассвета, визг петуха с запозданием и тяжёлое дыхание KPI, свернувшейся клубком у входа.

Затем – пепел. Повсюду.

Карта задач – исчезла. Её обугленные остатки лежали в углу, как обвинение в том, что реальность – не место для экспериментов.

– Кто? – прошептал он. – Кто решился?

За тканевой стеной послышался голос Хельги:

– Те, кому ты не дал места в Комнате сомнений.

Он вышел. Её глаза были спокойны.

– Они не хотят обсуждать. Они хотят вернуть старое. Без обсуждений.

Жбан провёл рукой по лицу.

– Значит, надо восстановить всё.

– Нет. Теперь они ждут удар в ответ. Или слабость. Если ты начнёшь заново – ты покажешь, что был прав. Если отступишь – признаешь вину.

– И что делать?

– Не паниковать. И не говорить ничего… до пятницы.

– Почему до пятницы?

Ответ пришёл в руке Настасьи. Она держала пергамент – сгоревший по краям, с клеймом Орды и единственным словом: “СУД. ПЯТНИЦА.”

– Подброшено в мой котёл. Между ромашкой и чертополохом, – сказала она, поднося лист ближе. – Думаю, адресат – ты.

– “Суд”. Это официально?

– Это предупреждение. Или приглашение. Или… приговор.

Он вздохнул.

– То есть меня вызвали на корпоративный трибунал? Без повестки, без протокола?

– Именно. Ты стал инородным знанием. Теперь ты должен объясниться – или исчезнуть.

Тем временем, у шатра хана…

Караш-Буга стоял перед Батыем, с папкой под мышкой. Внутри – обрывки схем, вырезанные из уцелевших диаграмм Жбана.

– Ваше высокородие, прошу взглянуть. Вот – “двухфакторная система эскалации” и “поток визуальной ответственности”. А вот – “таблица мертвых и KPI выживших”.

Хан смотрел долго.

– Это… непонятно. Но пугает.

– Именно. Я подозреваю – это магия нового века. Она не требует рун. Только слов и схем.

– Он утверждает, что управляет лучше?

– Он подменяет управление алгоритмами. Сегодня – таблица. Завтра – вы станете пунктом в её строке.

Хан помолчал.

– А если он прав?

– Тогда мы все – неправы. А Орда не может быть неправа.

Жбан сидел у обгоревшей доски. Настасья – напротив. Хельга стояла, спиной к ним.

– Нам нужно устроить планёрку, – сказал он.

– Ты с ума сошёл?

– Нет. Но если меня обвиняют – я хочу, чтобы все услышали мою сторону, прежде чем их уши займёт Буга.

– Планёрка перед судом? – Хельга подняла бровь.

– Назовём это… “оперативная синхронизация рисков и надежд”.

– Ты же понимаешь, они ждут, что ты сломаешься.

– Значит, не сломаюсь. И если это конец – он будет структурированным.

– Собирайтесь. Все. Срочно. У костра, без флажков, без ролей, – сказал Жбан.

Настасья посмотрела на него:

– Тебя обвиняют в тайном подмене власти. А ты зовёшь на митинг?

– Нет. Я зову на первую в истории открытую синхронизацию неравных позиций.

Хельга усмехнулась:

– Звучит как способ умереть стоя.

– Именно.

Костёр пылал, вокруг – около двадцати человек: старосты, ремесленники, пара князей, трое подростков, не ушедших потому что “интересно, чё будет”.

Жбан встал в центре.

– Мне грозит суд. Не формальный. И даже не честный.

Но… он будет.

– А за что тебя? – спросил один из старост.

– За структуру. За идеи. За… PowerPoint.

(тишина)

– Простите. За магию, которую я не применял.

Но которая изменила всё.

– Значит, всё зря? – донёсся голос. – Опять вернутся палки и налог “на улыбку”?

– Не если мы решим, что не зря.

Стук. Тишина.

Появляется Караш-Буга.

Плащ – чёрный. Улыбка – натянутая, как струна на лютне палача.

– О, какая встреча. Я просто проходил мимо. Запах дыма – и я подумал: не жгут ли тут моё терпение?