– Да. Проверка, верификация, фиксация. Система жалоб. Система “обратных доносов”. Каждое признание должно иметь последствия. Или смысл потеряется.

– Это станет охотой на ведьм!

– Нет. Это станет фильтрацией лжи.

– И кто будет фильтром?

Хельга не ответила. Только посмотрела. Глаза – две дыры в обледенелой стене.

Настасья вошла в шатёр позже всех.

На лице – напряжение. В руках – свёрток с лекарствами, которые она делала с утра.

– Ставриан – лжёт. Его “раскаяние” – игра. Он уже подговаривает двух других князей создать “свою” ветку управления.

– Ты уверена?

– Я была в деревне. Увидела его герб на сгоревшей амбарной плите. У него уже люди.

Он воспользовался твоей слабостью.

Жбан сел на ящик.

– Я дал людям голос. А они начали кричать ложью.

Настасья подошла ближе. Говорила тихо, но остро.

– Ты дал им модель, где ценится правда – но не установил цену за ложь.

– Я не бог.

– Но ты играешь в создателя системы.

Она положила свёрток на стол.

– Я ухожу на день. Мне нужно вспомнить, как лечат не органы – а совесть.

Он поднял голову.

– Настя…

– Когда решишь, где у тебя предел, – найди меня. Пока ты его не назовёшь – ты просто ещё один хан, только с графиками.

Жбан остался один.

Лишь тени от карты задач дрожали на стенах, как призраки ответственности.

Он посмотрел на список задач.

Красные – срочные. Синие – важные. Серые – туманные.

Он взял одну серую.

На ней было написано:

“Линия между доверием и гильотиной.”

Он положил её в центр доски.

И впервые за долгое время – не знал, в какую колонку её отнести.

Шатёр был пуст. Лишь шелест ткани и потрескивание углей в углу создавали иллюзию жизни.

Жбан сидел, подперев голову рукой. Хельга стояла у входа, как статуя из промёрзшего железа.

– Если ты не будешь держать их в страхе, они развалят тебя, – сказала она.

– А если я буду, – ответил он, – я перестану быть собой.

– Значит, ты уже не “они”. А система без “они” – не живёт.

– Живёт. Если у неё есть место для сомнения.

Хельга хмыкнула.

– Сомнение – это слабость.

– Нет. Это… кислород. Ты не можешь дышать, если всё время напрягаешься.

Он встал, подошёл к доске задач. Взял одну щепку – без цвета. И положил в центр.

– Я ввожу новую зону. “Неопределённость”. Каждую неделю мы берём одно правило – и сомневаемся в нём. Если оно выдержит – оно крепче. Если нет – оно не нужно.

– Ты хочешь устроить… хаос?

– Я хочу устроить… выбор.

Настасья вошла чуть позже. Пыль на плаще, листья в волосах. Но в глазах – спокойствие.

Тот, кто прошёл вглубь леса, чтобы услышать себя.

– У меня есть мысль, – сказала она. – Не отменяй всё. Просто… пересматривай.

Жбан кивнул.

– Комната сомнений. Каждое правило – не истина, а гипотеза.

– Кто будет судить?

– Все. Вместе. И если кто-то не может объяснить, зачем это правило нужно – оно исчезает.

Настасья присела у костра.

– Тогда это… первая настоящая демократия на костях Орды.

– Нет. Это первая попытка быть честным с собой, прежде чем быть честным с другими.

Хельга подошла ближе.

– Ты запустишь механизм, который съест себя. Ты строишь систему, где сомнение – в центре.

– Потому что я – тоже система, – сказал Жбан.

– И если я не могу объяснить себе, зачем я это делаю… значит, это не имеет смысла.

На следующее утро он собрал всех у новой палатки. Небольшая, круглая, без флага. Внутри – ничего. Только круг из камней и место для одного свитка.

– Это “Комната сомнений”, – сказал он.

– А если кто-то усомнится в самой комнате? – спросил Ратибор.

– Тогда мы обсудим это. И если идея окажется глупой – мы её отменим. В том числе и эту.

Некоторые засмеялись. Кто-то – покачал головой. Но никто – не ушёл.

И тогда Жбан, впервые за всё время, почувствовал, что власть может быть не тем, что держит в кулаке, а тем, что позволяет отпустить.