Вениамину Ростиславовичу в последний день московской слякотной зимы исполнилось пятьдесят девять лет. Возраст стремительно и неумолимо приближался (или уже приблизился, как посмотреть) к ханжескому эпитету «почтенный», а если по-простому, то к стариковскому «на линию огня»; гудение и дрожание роя своих лет в себе он пока ещё абсолютно не слышал, и никак не веяло из приоткрытой двери прожитого [30]«холодом годов», хотя всё чаще и пытался прислушиваться и одеваться теплее. Но ничего особенного, кроме обычного ворчания на усталость и сквозняки, оттуда не доносилось и не прилетало, поскольку для него ещё не существовало практически никаких физических ограничений, а уж тем более умственных – года его пока ещё не тормошили своей массой. Он прекрасно помнил квалифицированное мнение знаменитой Натальи Петровны: «Старости не существует, и ничего не заканчивается, пока вы сами этого не захотите». Он пока не хотел. И поэтому стремился не стареть душой, в которой у него не было «ни одного седого волоса», он их просто оттуда безжалостно и регулярно выщипывал. Более того, незнакомые с ним дамы, недавно попрощавшиеся с милым бальзаковским возрастом и с ярко накрашенными чёрно-красными лицами, похожими на характерный окрас такси некоторых городов мира (чёрный верх, красный низ), в разных общественных местах и городском транспорте повелительно обращались к нему исключительно как «молодой человек». «Молодой человек, возьмите», «Молодой человек, передайте», «Молодой человек, помогите же», «Молодой человек, подождите, вы видите, я занята». Он, не споря, молча брал, передавал, помогал, ждал, замечал. Он привык к подобному обращению, поскольку с молодости выглядел одинаково – молодым человеком – в силу своей генетической наследственности (родители отличались тем же), а затем и по причине внимательного отношения к здоровью. Годы не меняли его внешность совсем или почти совсем, если уж быть точным до конца. Молодость никуда от нас не уходит, просто она начинает чаще переодеваться, как в примерочной кабинке магазина одежды, и мы её по ошибке всё время путаем со старостью. Вениамин Ростиславович со своей молодостью ни разу не обознался.

Именно поэтому его всегда все и везде узнавали сразу, в один миг, с первого взгляда, потому что помнили его через пропасть прошлого именно таким, а сам он почти никогда и никого. Одноклассники, однокурсники, приятели безоблачного детства и насыщенной юности, встретив его случайно после нескольких десятилетий разлуки на улице, в транспорте, в магазине, в ресторане, в аэропорту, в гостинице, в общественном туалете, около какой-нибудь знаковой мировой достопримечательности, да где угодно, сразу бросались к нему с безапелляционными словами: «Привет, Веня, сколько лет, сколько зим!» Веня смотрел на них всех с удивлением и совокупно с растерянностью. Он был не в состоянии ничего произнести членораздельного, кроме банального и механически-вежливого ответа: «Привет…» Ему хотелось каждый раз поинтересоваться: «А вы, простите, собственно, кто?» – но из-за привитой когда-то родителями и выжившей в повсеместном наводнении невежества безупречной, хотя и промокшей до нитки, воспитанности он этого не делал. Между тем старые знакомые хлопали его по плечу, обнимали, тискали, трясли даже не за одну, а иногда и за две руки, некоторые представительницы женского пола охотно и умело целовали в его хорошо выбритые щёки так, чтобы не оставить подозрительных следов. Дальше, естественно, следовало: «Ты помнишь, как мы…» Он прекрасно помнил, как они, но не мог вспомнить, кто же в буквальном смысле тот в этих проявившихся, но уже сильно постаревших воспоминаниях, кто бесцеремонно вертит его тело и донельзя будоражит их общую, давно успокоившуюся от взвихрённых приступов память сию минуту у него перед изумлёнными глазами.