Пришёл в себя рано утром, когда на меня вылили ведро воды и я оказался связан. Со всех сторон доносились стоны и я не сразу понял, что мы уже далеко от свалки. Я слышал человеческие голоса, что смешались со знакомыми мне и принадлежали моим братьям, да сёстрам, а другие были совершенно чужими. Те звенели яростью и насмешками. Люди что пришли в наш дом и сожгли его дотла. Люди, что связали меня и моих братьев, везя куда-то на повозке, не заботясь о том, что отобрали нашу свободу. Я приник и слышал разговоры солдат о нападении на них каких-то бешеных дворняг, живших на свалке. Солдаты не ожидали, что против них выступит наша армия, сочтя это совпадением. Потому они лишь отпугивали их дымом и поджигая свалку, стреляли без разбору. Выпрыгивающие из огня, разъярённые псы рвали их глотки, а те стреляли по ним из пистолей. Заслышав это, моё сердце сжималось и я надеялся в глубине души, что Дикие Псы как обычно залижут раны и скроются в лесу. Но прислушиваясь снова и снова я понимал, что если выжила половина – это уже хорошо. Между тем, разговоры солдат не умолкали и многие из них, вспоминая кровавую бойню, говорили что палили без разбору и пулями ранили не только собак, но и убили детей. По всхлипам своих братьев, я понимал что на их глазах беспощадно казнили нашу родню и оставили гореть в кострище. Я не видел, тех с кем сейчас разделял свою скорбь и горе, ведь всем нам завязали мешки на головах и везли куда-то, лихо катя повозку. Я был в отчаянии. Я надеялся, что моя семья жива и скрывшись в лесу, они будут ждать нашего возвращения, если нам удастся спастись. Солнце пекло на плечи и обжигая солдат в мундирах, старалось задержать их передвижение. Но к обеду, заслышав великое множество улюлюканий, я вдруг зачуял запах. Я услышал его так рядом, будто он стоит у меня над головой и говорит тихим шёпотом:

– Что за беспредел? Что происходит? Боюсь – это опасное мероприятие может настроить народ на бунт!

Голос был тот самый – моего отца. Да, того, что не знал о моем существовании. Я не видел его, но зачуял, что этот трус прятался за множеством охраны, в карете поедая бекон и боялся показаться наружу. Заслонённый своими фаворитками, что любопытно поглядывали на толпы народу, они внимательно следили за вышедшим вперёд на помост Императором Пётром III:

– Мой преданный русский народ! Я служу вам верой и правдой и сегодня спас жизни этих невинных сирот! Их мучила жажда и голод, но впредь они не будут нуждаться ни в чем! Мы отправим их в монастыри, ибо они слишком малы, что бы работать на полях или вести иной полезный для Российской Империи образ жизни. Посему я объявляю сбор дани и добровольных пожертвований ваших средств для помощи этим обездоленным детям!

Я точил свои кулаки о лавку повозки и хотел разорвать верёвки, что удерживали меня перегрызть глотку этому проходимцу. Меня так же переполняла ярость ибо мой биологический отец смотрел на моих братьев и сестёр с той жалостью, которой так не хватало моей матери, что выбросила меня. И шатающаяся повозка, снова тронувшись провезла нас прямо у помоста, на котором Петр III объявил охоту на Диких Псов, что по его версии – разносят бешенство, холеру и другую заразу. Потому он стал теперь моим врагом номер один и я забыл о мести отцу на долгие годы. Тем временем повозка укатилась подальше от городского сборища, куда-то на другую окраину города, где солнце ещё садилось, а мы все сидели связанными с мешками на голове.

***

Я слышал всхлипы своих братьев и стоны моих сестёр. Не от того, что им страшно, а от той скорби, что переполняла наши сердца. Мы рыдали вместе и наш вопль поднимался высоко в небо, где на тучах царственно восседала Луна и будто строгий судья, глядела на наши муки, но ничем не хотела помочь. Вопль разнёсся по ветру и мы умаляли его позвать наших братьев псов, но в ответ он глухо свистел у нас в ушах и ничего больше не говорил. Было далеко за полночь, когда нас выгрузили словно навоз и мы посыпались, как кирпичи на землю. Все ещё не видя ничего, ибо мешки нам снимать не спешили, я зачуял запах конюшни и аромат пшеницы неподалёку. Но вскоре меня уткнули носом в сырость и плесень, наглухо закрыв все двери до утра. Я нутром ощущал подземелье. Было темно, холодно и мы по обыкновению ютились друг к другу, что бы согреться. Меня посетила глупая мысль, что если бы мешка на голове не было, мы бы перегрызли верёвки. И обнимая свою названную сестру, что обливаясь слезами, тихо стонала у меня на коленях, я вдруг сказал уверенно: