***

Я выглядел как человек. В душе я был пёс конечно и сын Императора, но внешностью все больше становился похож на того англичанина, что был мои биологическим отцом. Наши матери больше не ваяли нам хвостов. Было незачем. Научившись говорить, мы то и дело лепетали по человечьи и заставляли собак навострив уши, лишь ждать когда истинная наша натура проявится. Но мы были псами. Душа собаки настолько укоренилась в нашем сознании, что если бы представилась возможность выбора, мы бы непременно предпочли тело пса. Поэтому я, найдя клоки шерсти, теперь уже сам ваял себе уши и хвост. Подолгу роясь в мусоре, я то и дело находил интересные приспособления для вычесывания волос, бритвы да ножницы и прочие людские причиндалы. Аккуратно начёсывая хохолок на макушке, одевал свои собачьи уши. Мои человекообразные братья и сестры так же безвозвратно были преданы собачьему образу жизни и думать не хотели, возвращаться в деревни. Потому, что теперь у нас был огонь. Зимними вечерами, мы собирались у костра, скармливая ему разложившиеся части животных и старые гнилые тряпки. Мы хоть и жили на свалке, но неустанно заботились о ней, перерабатывая отходы. В отличии от людей, что жили чуть поодаль, в тёплых домиках и лишь засоряли опушку леса; мы заботились о деревьях, пробивающихся из земли и желающих родится на этой свалке. Потому и лес, сжалившись над нами, через какое-то время одарил опушку сочной черникой и грибами. И конечно же мерзкие люди прознали о ней.

Георгий – так звали породистого немецкого дога, что жил в будке у пекаря и был опытным лазутчиком. Он поселился у горожанина уже много лет назад и столько же тащил его хлеб, прямо с горячей печи. Потому его хозяева прозвали – Окаянный. Хотя по правде сказать, звали то его совсем не так, но это было им невдомёк. Оскорбленный Георгий не отзывался на глупую кличку своих не менее глупых хозяев, потому они сочти его глухим, что было весьма удобно для него. Так свативши очередную свежую буханку, он мчался на городскую свалку, где у опушки мы перебирали мусор. Георгий радовал всех свежеиспечённым буханцем и не только. Немецкий дог тщательно подслушивал россказни хозяина, который выхвалялся перед своими покупателями, дескать мой хлеб ест сам Петр III, а вы –  нищеброды, удостоились брать после него! За что однажды поплатился тюрьмой и обыском своего дома. Тогда то Георгий, обнюхавши одного из стражи, украл ключи от темницы и вызволил хозяина, удостоившись его изумлением. Потому хитрый Георгий, воспользовавшись его глупостью, заработал постоянную возможность честно воровать хлеб и таскать со стола. При этом Георгий был одним из тех лазутчиков, что быстро хватали новости и уносили их в чащу для Тома. Одна из таких новостей была о том, что в городе распространилась эпидемия холеры, а значит количество гуманоидов поубавится. А вторая, что жители поговаривают, будто на городской свалке развелось множество сирот и все они бездомные дети, что выживают да мрут из-за бездействия Царя. Эти слухи докатились до Петра III:

– Люди бунтуют мой государь!

– Люди всегда бунтуют!

– Люди говорят, что ваше правление довело до того, что матери выбрасывают новорожденных на помойку, ибо им нечем их прокормить!

– Мне то что до этого?

– Поговаривают, что на городских свалках живут сироты и проклиная Вас Ваше Высочество, затевают бунт!

– Живо всех поймать, отпороть, отмыть и в монастырь! Пусть молятся Богу за царя, что спас и помиловал их жизни.

Запыхавшийся Георгий, положив буханку прямо в мои руки, неустанно лаял и передавал слово в слово, что слышал от другого лазутчика который служим придворным псом при дворце Императора. И я, покорно пошёл пешком по тропинке, что вела в самые дебри леса – дабы передать сие послание Тому. Нашёл я того, когда уже смеркалось и доедая остатки мякиша, не собирался идти обратно. Ведь скоро наступит глухая ночь. Распоряжение Тома было коротким – наслать стаю Диких Псов на солдатов Петра III. Я  улёгся калачиком на траве, а псы рванули словно одичавшие лошади в сторону помойки и я лишь слышал, как их лапы топчут землю. Под рокот их многоногой армии я уснул и проснулся посреди глухой ночи. Из земли до меня доносились крики, вопли и звуки выстрелов. Я подскочил и будто ошпаренный кинулся в сторону свалки. За мной уже бежал Том и обогнав, скрылся из виду. Я лишь слышал его дыхание и стук собачьего сердца, что выпрыгивало из груди. Бежал я час или полтора и очутившись у начала опушки, завидел, что ту охватило пламенем. Псы разбегались кто куда, а помойка воняла. Укрывши следы врагов чёрным дымом, она сбивала с толку Диких Псов, а меня и вовсе заставила потерять сознание. Надышавшись угарных газов я лежал посреди опушки, а псы бешено носились, туша хвосты и снова бросались в огонь, получая в нем не только ожоги, но и раны от выстрелов. Отчаянным визгом и воплем детей была переполнена свалка, но я ничего этого не мог видеть, потому как пролежал без сознания всю ночь.