Мама начала её утешать, пока не заметила две детские головки, что потихоньку выглядывали из-за створок двери в комнату.

– Людкины?– спросила мама.

– Да, это у нас Ирочка и Валерик. Вон уже какие большие. Ей три исполнилось, и Валерику скоро два будет.

Потом приехал с работы их отец, дядя Толик, и я впервые не в кино, а в жизни, увидел мужчину с лысиной от лба до затылка, но постарался не слишком пялиться, а где-то через час мы с ним вышли встречать тётю Люду.

Её магазин работал до семи, и после работы она всегда возвращалась с сумками.

Шагая рядом с дядей Толиком, я изучал путь до Путепрóвода, который ещё называют Переéздом.

Мне смутно вспоминалось долгое ожидание, прежде чем подымется шлагбаум и множество людей, вперемешку с парой телег и каким-нибудь грузовиком, хлынут с обеих сторон на переезд – сложенную из чёрных шпал мостовую поперек железнодорожных путей.

В тот раз мы ехали из Конотопа на Объект…

За моё отсутствие под путями провели высокий бетонированный тоннель, отсюда официальное – Путепрóвод, он же, по старинке, Переéзд.

За Переéздом ходили длинные трамваи от Вокзала в Город и обратно, на каком-то идущем из Города и должна была подъехать тётя Люда с работы.

Дядя Толик подговорил меня, чтобы, когда она сойдёт с трамвая и под редкими фонарями спуска направится в Путепровод, ухватить одну из её сумок и сказать:

– Не слишком тяжёлая?

Но она меня узнала, хоть дядя Толик и сдвинул мне козырёк кепки на глаза.

Уже все вместе мы пошли на Нежинскую и дядя Толик нёс сумки с продуктами, которые тётя Люда брала в счёт получки из магазина, в котором работала.

Поднявшись из Путепровода, мы пересекли Базар по проходу меж его пустых, в такую тёмную часть суток, прилавков с высокими, как у беседок, крышами; и прошли ещё, примерно столько же, до начала Нежинской.

Вдоль всей её длины горели два или три далёких фонаря, но и этого хватало, чтоб отличать её от прочих улиц…

В Конотоп мы приехали к последней четверти учебного года и стали учениками в школе номер тринадцать.

Школа стояла на мощёной неровным булыжником улице Богдана Хмельницкого, как раз напротив Нежинской.

Пожилые люди вместо номера называли школу «Черевкиной».

При царском режиме богатей из села Подлипное, по фамилии Черевко, построил двухэтажный трактир, но тогдашние власти не позволили его открыть, за слишком близкое расположение к заводу: весь рабочий люд сопьётся, и Черевко отдал дом под школу из четырёх классных комнат.

В советское время вслед за двухэтажным выстроили ещё и длинное одноэтажное здание барачного типа, тоже из кирпича; вдоль тихой улочки, что спускается к Болоту, оно же Роща, за которыми и стоит село Подлипное.

Мне вспомнилось как в первый приезд тётя Люда и мама водили меня купаться в круглом пруду рядом с селом и тамошние утки с недовольным кряканьем переплыли к другому берегу…

В первое утро по дороге в школу меня удивили непонятные холщовые мешочки на верёвочках в руках большинства учеников, помимо их портфелей или папок.

Оказывается, они несли чернильницы на уроки.

На следующее утро эти мешочки воспринимались уже как должное, хотя школьники на Объекте давно уже писали авторучками с внутренними ампулами, куда чернила втягиваются через перо и одной заправки хватает почти на неделю, если не слишком много пишешь.

На переменах все ученики выходили в широкий двор с раскидистым старинным деревом перед небольшим приземистым зданием, где находились пионерская комната с библиотекой, учебная мастерская и, как я узнал впоследствии, склад лыж для уроков физкультуры.

Напротив спортзала, пристроенного под прямым углом к дальнему концу длинного здания школы, стоял побеленный кирпичный домик туалетов с двумя входами: «М» и «Ж»; туда и оттуда шагали разновозрастные школьники, но пацаны, и только пацаны, не доходя до домика сворачивали за угол спортзала.