Безобразно сплющенный, почернелый палец, перемазанный кровью лопнувшей кожи, медленно вызволился из пасти блока.

Он мгновенно распух и его обмотали моим носовиком, и сказали, чтоб я скорее бежал домой.

И я побежал через лес, чувствуя горячие толчки пульса в пожёванном пальце…

Дома мама велела сунуть мизинец под струю воды из крана над кухонной раковиной, несколько раз согнула и разогнула его и, смазав щипучим йодом, натуго забинтовала, превратив в толстый негнущийся кокон, в котором всё же продолжали отдаваться удары сердца.

Она сказала мне не реветь, как коровушка, потому что до свадьбы заживёт…

( … и вместе с тем, детство отнюдь не питомник садомазохизма: «ай, мне пальчик защемили! ой, я головкой тюпнулся!»

Просто некоторые встряски оставляют более глубокие зарубки в памяти.

Жаль, что в памяти, заполненной наказами забрать стирку из прачечной и не забыть поздравить шефа с днём рожденья, не удерживается то непрестанное состояние восхищённых открытий, когда в песчинке, прилипшей к лезвию перочинного ножа, заключены неисчислимые миры и галактики, когда любая мелочь, чепуховинка, неясный шум в приложенной к уху морской ракушке есть обещаньем и залогом далёких странствий и головокружительных приключений.

Мы вырастаем, наращивая защитную броню, доспехи необходимые для преуспеяния в мире взрослых: я – халат доктора, ты – куртку гаишника; каждый из нас – нужный винтик в машине общества, у каждого отстругнуты ненужности типа замираний перед огнетушителем, или рассматривания лиц из морозных узоров на оконном стекле…

Сейчас на пальцах моих рук найдётся несколько застарелых шрамов: вот здесь от ножа, этот вообще приблудный – не помню откуда взялся, а тут топором тюкнуто; и только на мизинцах чисто, и следа не осталось от той трособлочной травмы.

Память – забывчива, тело – заплывчиво…

Но мне известны поговорки и посвежее; совсем недавно и очень даже неплохо кем-то сказано: «лето – это маленькая жизнь»…)

В детстве не только лето, а и всякий день – маленькая жизнь.

В детстве время заторможено – оно не летит, не течёт, и даже вообще не движется, если не подпихнёшь.

Бедняги детишки давно бы пропали, пересекая эту безграничную пустыню застывшего времени раскинувшуюся в начале их жизней, если бы не приходили на выручку игры.

А в то лето, когда играть надоедало, или не с кем было, у меня уже имелось прибежище посреди пустыни, подобное «домику» при игре в классики.

Книги на диване.

Вот где жизнь бурлит приключениями героев Беляева, Гайдара, Жюль Верна!

Хотя для приключений годится не только диван.

Один раз я целый летний день провёл на балконе, снаружи комнаты родителей, читая книгу про доисторических людей – чунга и пому.

На них была шерсть, как на животных, и они жили на деревьях.

Но случайно обломившийся сук помог оборониться от тигра и они начали носить с собой палку.

Потом случился большой пожар и наступило ледниковое похолодание.

Племя бродило в поисках пищи, училось добывать огонь и разговаривать друг с другом.

В последней главе постарелая пома не смогла больше идти и отстала от племени, и её чунг остался рядом с ней – замерзать в снегу.

А их дети пошли дальше, они уже стали взрослыми и не такими мохнатыми, как родители, а от холода защищались шкурами других животных…

Книга была не очень толстая, но я читал её целый день, пока солнце, поднявшись слева – позади леса за домами Квартала – неприметно передвигалось по небу, чтобы уйти за соседний квартал справа.

В какой-то момент, наверное, чтоб отдохнуть от безотрывного чтения, я протиснулся меж вертикальных железных прутьев под перилами балкона и стал прохаживаться по бетонной кромке по ту сторону ограждения.