Та же идея, как в цоканье пасхальными яйцами друг об дружку.

На эту игру изводился не один коробо́к прихваченных из дому спичек…

Или мы просто бегали, играя в «войнушку» с криками «ура!» и «та-та-та!.. я тебя убил!», но убитый всё никак не падал, а кричал в ответ: «так я ещё при смерти!», и долго после всё так же бегал и «та-та-такал», прежде чем картинно повалиться в траву.

Боевые действия шли с применением самодельных автоматов из оструганных досочек, некоторые мальчики играли магазинными, из чёрной жести, в них заряжались специальные боеприпасы – рулончики узеньких бумажных лент с посаженными на них крапушками серы.

Эти крапушки громко хлопали, когда пружинный курок ударял по заправленной в автомат ленте.

Мама купила мне жестяный пистолет и коробочку пистонов – мелких бумажных кружочков с такими же крапушками серы; под взведенный курок их приходилось закладывать по одному для каждого выстрела.

Сера бахкала под ударом, из-под курка подымался лёгкий дымок с кислым запахом.

Когда я щёлкал пистолетом в куче песка рядом с мусоркой, мальчик из углового дома попросил подарить пистолет ему и я с готовностью отдал, так было правильнее, ведь он сын офицера – ему нужнее.

Дома мама ни за что не хотела поверить, будто мальчик способен вот так запросто отдать свой пистолет другому, она требовала, чтобы я сказал ей правду и признался, что потерял мамин подарок.

Однако, я до того упрямо повторял свою правду, что ей пришлось даже повести меня к отцу того мальчика.

Офицер начал стыдить своего сына, а мама громко извинялась, потому что она просто хотела проверить и добиться, чтобы я не врал…

Ещё в то лето у мальчиков нашего двора появились желтоватые стреляные гильзы, которые они приносили со стрельбища в лесу.

Мне тоже хотелось посмотреть какое оно – стрельбище, но мальчики объяснили, что ходить туда надо по особым дням, когда там нет стрельб, а то не пустят.

Особый день заставил долго себя ждать, но всё-таки наступил, и мы пошли через лес.

Стрельбище оказалось большущей поляной с вырытым в песке котлованом, куда вёл крутой спуск.

Дальнюю стену котлована закрывал щит из брёвен, весь исклёванный пулями, с парой забытых на нём бумажных мишеней – силуэт головы на плечах – издырявленные вдоль и поперёк.

Гильзы приходилось долго отыскивать в песке под ногами.

Они были двух типов – автоматные, которые сужáются к концу, и мелкие ровные цилиндрики от пистолета ТТ.

Находкам громко радовались и обменивались ими друг с другом.

Мне совсем не везло и я завидовал более находчивым мальчикам, чьи радостные всклики тонули в жутковатой тиши стрельбища, недовольного нашим набегом в запретное место…

Дальний край поляны пересекала траншея, как на поле боя, где сыпучий песок стен сдерживался щитами из досок.

Через поле и поперёк траншеи, тянулись рельсы узкоколейки, по которым из конца в конец ездила тележка послушная тросу ручной лебёдки и, громыхая железом колёс, таскала на себе огромный макет танка из фанеры.

Мальчики начали играть с макетом.

Я тоже посидел разок в траншее, пока по рельсам над головой прокатывает фанерный танк, а потом пошёл на край поля – откуда меня позвали, чтобы помогал.

Мы тянули за трос, подтаскивая его к горизонтальному блоку, чтобы у мальчиков на дальней стороне поля боя легче крутилась лебёдка, приводящая в движение тележку с танком.

В какой-то момент я зазевался и не успел отдёрнуть руку – трос втянул мой мизинец в ручей блока.

Боль в защемлённом пальце выплеснула из меня громкий вопль и фонтаном брызнувшие слёзы.

Ребята на дальней стороне, слыша моё уююканье и крик мальчиков: «стой! палец!», сумели остановить лебёдку, когда до выхода из ручья блока оставалось не больше пары сантиметров, и начали крутить в обратную сторону, протаскивая мой мизинец туда, где он изначально был заглочен блоком и толстым стальным тросом.