В глазах Кэтрин впервые за время разговора промелькнул интерес.

– И много даст за нее? Или больше приданого с нас стрясет?

– Я возьму с него полной чашей, – усмехнулся мужчина и поднял руки, наглядно демонстрируя, сколько монет он планирует получить за дочь, которая не преминула воспользоваться секундной свободой, метнувшись в сторону двери и ускользнув через небольшую щелку, словно юркая ящерка.

– Вот бесовка! – снова выругался Нэд. – Ну ничего, в животе заурчит и вернется. Бежать ей некуда.

Он собрался пойти проверить, как сын справляется с его заданием, но вдруг зацепился взглядом за округлившуюся фигуру жены. За прошедшие годы он так и не воспылала к ней страстью, считая Кэтрин совершенной дурнушкой, но почему-то во время вынашивания очередного ребенка она становилось для него невероятно привлекательной. Он облизнул губы и грубовато приобнял ее за талию, нетерпеливо подталкивая в комнату.

– Давай, иди в кровать. Быстрее.

– Нэд, так малыш же, – женщина прикрыла руками выступающий живот.

– Вот ленивая же ты баба, – снова подтолкнул он ее, – ничего делать не хочешь! Это раньше ты мне про детей зубы заговаривала, давай-давай. Пошевелись хоть немного.

Кэтрин опустила голову и обреченно направилась в спальню. Прошедшие годы прошли для нее в тяжелых трудах, ежегодных рода и постоянных побоях, что не прибавило женщине красоты. Робкая и едва проклюнувшаяся девичья прелесть так и не успела раскрыться в ней, скукожившись под гнетом судьбы. Кэтрин высохла, осунулась, постарела и совершенно погасла, превратившись в желчную и склочную бабу, не испытывающую никаких чувств ни к мужу, ни к рожденным детям в количестве восьми штук. Как и мечтал Нэд, все последующие их дети были мальчиками, и он чрезвычайно гордился этим. А вот Кэтрин… Кэтрин испытывала к ним странную смесь безразличия и ненависти, но все же больше всего она ненавидела Амели, не оправдавшую ни единой ее надежды и ставшей самым большим разочарованием в ее пустой и беспросветной жизни.

– Блаженная! – бросил с презрением Нэд, когда впервые заметил, что трехлетняя Амели часами просиживает во дворе, любуясь небом, травинками и жучками.

– Так дите же, – попыталась оправдать ее Кэтрин, развешивая выстиранное белье.

– Приладила бы ты ее к хозяйству, а то на сносях уже. Пусть привыкает, – грозно бросил мужчина и скомандовал. – Пусть тарелки хоть на стол расставит, отец пришел домой.

– Дочка, давай скоренько тарелки расставим, – подхватила малышку Кэтрин, но та уперлась и принялась лопотать на своем языке, из которого не было понятно ни слова.

Когда матери все же удалось увести ее со двора и всучить тарелки, Амели выронила их у самого стола, засмотревшись куда-то в сторону. Это был первый раз, когда отец ее высек. Она пищала и отчаянно плакала, зовя мать, но та не решилась заступиться за дочку. Да и вряд ли хотела, ведь разбитая посуда достаточный повод для наказания. В следующий раз будет аккуратнее! Это сработала бы для кого угодно, но… только не для Амели! Казалось, она была совершенно непригодной ни к чему, о чем говорили отец и мать. Отправившись пасти гусей, она забывалась и теряла их. Била посуду, едва соприкоснувшись с ней. Умудрялась испортить белье и еду, пытаясь готовить. А уж о присмотре за младшими братьями и речи не было! Амели могла затеять с ними игру, а потом задуматься и уйти на реку, чтобы послушать, как плещутся рыбы. Ни тумаки, ни крики, ни регулярная порка не приносили толку – девочка была словно не от мира сего.

В итоге все хлопоты по дому падали на плечи Кэтрин, изнемогающей под этим невыносимым гнетом. И виновницей всех своих бед женщина назначила Амели – вредная девчонка просто ленится и капризничает, не уважая родителей. Тоненький росток любви, который едва пробился в душе Кэтрин после рождения дочки, так и не смог укорениться. Ему на смену пришла пустота, которая спустя совсем немного времени до краев заполнилась жгучей ненавистью. Пожалуй, если бы не внешность дочери, она сама выкинула ее из дома.