Ланиста, как они и договаривались, пришел в таверну через полчаса после скоротечного боя. Он был бледен, и руки его заметно дрожали. Сначала он аккуратно положил на стол увесистый кожаный мешочек, а затем с усилием проговорил:

– Сегодня будут и другие бои.

– Нет, – равнодушно беря со стола свою награду, сказал Репрев.

– И завтра тоже, – сделал еще одну попытку ланиста.

– Я не гладиатор, – посмотрев на него, сказал воин. – Мне просто нужны были деньги.

Он достал золотую монету из кошелька, внимательно посмотрел на барельеф кесаря и обратился к трактирщику, который все это время не отходил от стола:

– Мне нужна комната.

– Да, господин, конечно. Есть чудная комната с великолепным видом на площадь. И там имеется широкое ложе, под стать такому могучему воину. Я сейчас же велю, чтобы там постелили свежее белье. Не желает ли господин чего-либо еще? Может быть, омовение тела после такого славного боя?

– Пожалуй, – осматривая жалкие остатки своего гардероба, задумчиво произнес Репрев. – Купи мне что-нибудь из одежды, – сказал он и положил на стол еще три золотые монеты.

Спустя час он уже возлежал на широкой кровати в комнате на втором этаже трактира. Его тело было чистым, наполненным истомой после стараний искусного массажиста и щедро натертым благовониями и маслом. Новая одежда и обувь были выбраны со вкусом и дожидались момента, как он примерит их на себя. Но сейчас ему хотелось только спать. Ночь накрывала своим звездным пологом величайший город мира. Могучий воин спал на широкой кровати. Масляный светильник тускло горел на столе. В таверне было слышно, как кто-то негромко, но с жаром повествует о невиданном бое на арене Колизея, а цикады в кроне соседнего дерева разрывали тишину ночи своим оглушительным стрекотом. Такими были первый день и первая ночь Репрева в Риме.

Отворяя дверь после ежедневной утренней пробежки, Вестник еще с порога почувствовал, что гость в доме. Он тихо вошел в комнату и увидел его, стоящего на коленях лицом к стене. Рыцарь читал молитву, и Вестник невольно прислушался к ее необычному звучанию. «Вероятно, это латынь, – подумал он. – Ну да, как же иначе, ведь он римлянин».

– Нет, – вслух ответил ему Христоносец, окончивший свою молитву, – это эсперанто.

– Эсперанто? – удивленно переспросил Вестник.

– Да, это любимый язык Христа.

– Но ведь тогда… – Вестник замялся, подбирая слова.

– Тогда, когда Он первый раз приходил к людям, такого языка еще не было, – улыбнулся рыцарь, – но сейчас-то он есть. Господь считает, что эсперанто – это язык, собранный из многих языков, и поэтому он является речевым символом объединения Новой Вестью Господа душ земных на всей Земле. Когда-то жителей чужих земель называли другими языками. Позднее просто – языками. А еще позднее – язычниками. Если отбросить детали, то воевали и воюют между собой не народы, а именно языки. Общий для всех язык, согласно самой сути своей общности, блокирует «войну языков», объединяет людей разных народов и стирает границы в общении. Поэтому авторитарные правители прошлого века ненавидели эсперанто, а Господь его возлюбил. Конечно, грядущие технологии и так позволят людям говорить друг с другом при помощи программ синхронного дубляжа. Но живым языком общения должен стать эсперанто.

– Это значит, что Он слышит молитвы на эсперанто лучше молитв на всех остальных языках?

– Нет, он слышит не слова, а мысли, и слышит всех. Даже тех, кто глух и нем. Просто ему приятно, когда молятся на эсперанто.

– А почему ты молился не на образа, а обратив свой взор в стену?

– Я обратил свой взор не в стену, а на Восток. И это самое верное направление молящегося. Портики всех церквей, находящиеся за алтарем, должны быть обращены на Восток. Ведь сама суть запертой двери, которая предназначена только для входа Господа, являет собой ожидание прихода Его именно с Востока. Алтарь, Врата и прочее убранство – это лишь дополнительное символическое оформление прихода Христа на Вечное Царство. Так что, находясь вне храма или в храме, где эти условия не соблюдены, христоносец должен молиться, глядя на Восток.