Храм Пустоты Сергей Ситников
Пролог. Вавилонская ночь
Песок был черным, как сажа. Он забивался в трещины древних камней, цеплялся за босые ноги бежавшего человека, оставляя следы, которые вскоре исчезали под натиском ветра. Небо светилось густым кровавым оттенком, скрываясь за туманом, поднимающимся с земли, пропитанной страхом.
Город был мертв.
Его стены, некогда величественные, теперь представляли собой лишь обугленные останки, наполовину погребенные под слоем пепла. В воздухе витал запах сгоревшей плоти, смешанный с горечью ладана, оставленного священниками, которые так и не смогли спасти свой народ.
Где-то вдалеке слышались тихие, едва уловимые звуки – словно что-то тяжелое медленно скользило по камням, обвивая собой остатки разрушенных зданий. Бежавший человек знал, что ему не спастись.
Он слышал их дыхание.
Голоса шептали прямо в его голову, и он чувствовал, как страх сковывает мышцы, парализует тело. Они ждали.
В следующий миг из темноты выплыло нечто.
Оно не имело четкой формы – лишь смутный силуэт, похожий на тень, отделившуюся от ночи. Лицо его отсутствовало, но человек видел, как неведомая чернота накрыла пространство перед ним, словно слепая бездна, жаждущая поглотить его разум.
– Беги… – прошептал кто-то рядом, но беглец не мог.
Он не чувствовал своего тела.
Голова наполнилась хрипами, чужими голосами, воспоминаниями, которых у него никогда не было. Он видел себя ребенком, которого уносили от матери. Видел, как горит его дом. Видел, как он сам… умирает.
Он жил сотни жизней, умирал тысячи смертей.
Страх – вот что они поглощали. Страх был их пищей.
Силуэт наклонился ближе.
– Ты наш, – прозвучал голос, не имеющий источника.
И тогда человек наконец понял.
Он был страхом.
Его сознание рассыпалось, словно разбитое стекло, и ночь накрыла город окончательно.
Где-то на руинах Вавилона один из наблюдателей – тень без лица – поднял голову к кровавому небу.
Алу был доволен.
ЧАСТЬ 1. Чужак среди людей
Глава 1. Церковь в шахтерском городке
Городок, в котором есть нечто странное
Городок казался выцветшим. Как старая фотография, оставленная под стеклом витрины, он утратил яркость, но сохранил свою замкнутую, будто незыблемую атмосферу. Вечерами здесь не горели неоновые вывески, в подъездах не играли дети, а редкие фонари уличного освещения отдавали тусклым, жёлтым светом, придавая всему вокруг оттенок вечного заката.
Шахтинск. Место, где прошлое застряло в настоящем.
Серые двух и пятиэтажки стояли вдоль дороги, за их окнами лениво покачивались выцветшие занавески. Стены облупились, на балконах стояли старые холодильники, перевёрнутые ящики и верёвки с бельём, которое казалось чем-то несоответствующим этому месту – словно напоминание о том, что здесь всё же продолжается какая-то жизнь.
Недалеко от города дымила шахта имени Ленина, выбрасывая в небо чёрные, густые облака, делавшие солнце тусклым даже в полдень, а зимой придававшая снегу, несвойственный ему изначально, черный оттенок. В воздухе стоял характерный запах угольной пыли, смешанный с сыростью промёрзшей земли. Люди здесь были молчаливые, с лицами, которые казались высеченными из камня. Они шли сгорбившись, не замечая друг друга, и каждый нёс в себе что-то невидимое, потаённое.
Тишина. Здесь она не была благом – наоборот, она давила, словно бетонная плита. Вечерами город словно вымирал, растворяясь в низком гуле шахтных механизмов, работающих где-то под землёй.
На этом фоне выделялось одно место – здание, которое не должно было здесь быть.
Оно стояло недалеко от старого кинотеатра «Восток». Кинотеатр был закрыт на ремонт уже пару месяцев, но афиши с пожелтевшими от времени лицами актёров до сих пор висели на стенах, кривясь и отклеиваясь по углам.
Но кинотеатр был привычной частью города. А вот то здание рядом с ним – нет.
На первый взгляд – ничем не примечательное. Обычное кирпичное строение, не слишком старое, но и не новое. Без колокольни, без крестов, без витражей или арок. Оно не было похоже на храм, но каждый в городе знал: это церковь.
Когда-то здесь была бухгалтерия шахты. Старожилы помнили, как сюда приезжали люди в очках, с портфелями, как по утрам здесь гремели счёты и шариковые ручки строчили цифры в огромных книгах. Но теперь в этом здании служил дед Яков.
Его никто не выбирал. Никто не помнил, как он здесь оказался. Он просто был. Как старый тополь, притулившийся у забора или копоть на подоконниках – часть городского пейзажа. Никто не знал, когда точно он появился, но факт оставался фактом: он здесь уже много лет. И власть молчала.
Партком, местная милиция, горсовет – никто не задавал вопросов. Казалось, будто само его существование было чем-то, что не стоит обсуждать.
Днём перед храмом собирались люди. Не только русские – казахи, татары, украинцы, даже евреи. Это было странно, потому что в СССР религия была, мягко говоря, не в почёте. А тут – никто не протестовал, никто не спрашивал, почему это место вообще появилось.
Оно просто было.
И никто не знал, как это объяснить.
***
Дмитрий, или просто Димка, с детства обладал способностью замечать то, что другие игнорировали. Не детали, вроде неправильно застёгнутой пуговицы или затёртой подошвы ботинка, а незримые шероховатости мира, которые не вписывались в его привычный ритм. Иногда это было ощущение пустоты там, где должно было быть что-то живое, иногда чужие взгляды в местах, где никого не было. Ощущение холода среди летней жары или внезапное чувство тревоги, накатывающее в самых обыденных ситуациях.
И эта церковь… Она всегда выбивалась из стройной и органичной картины города, пусть город и не являлся образцом шедевра архитектуры. Не резкими линиями или гулкими колоколами – их у неё не было. Не крестами, не запахом ладана, не нарядными прихожанами. Она была неуместна не внешне, а сущностно. Как будто её никто не строил. Как будто она выросла сама, как плесень, на забытой в сарае недопитой чашке сладкого чая, заполнив собой пространство, к которому не имела никакого отношения.
Каждый раз, когда он проходил мимо, внутри что-то холодело. Было ли это страхом? Или чем-то глубже, чем страх? Как будто в этом месте что-то останавливало его. Невидимый барьер, созданный не из кирпича, а из самой сути этого здания. Граница, которую нельзя переступать, не изменившись.
Сегодня это чувство было сильнее, чем обычно. Может, потому что осень вступила в свои права и день выдался промозглым, с колючим ветром, обдирающим жёлтые листья с деревьев. Или потому, что в последнее время он чувствовал себя иначе – острее, внимательнее. Как будто нечто внутри него проснулось.
Он остановился напротив церкви и задержал взгляд.
Здание выглядело обычным, но только если не смотреть слишком долго.
Кирпичи… Нет, на кирпичах были тёмные разводы. Будто по ним текла вода. Но дождя не было уже несколько дней. Эти пятна не выглядели следами протечек, это было нечто другое. Оно выглядело… живым.
Окна. Он раньше не обращал на них внимания, но сейчас… пыльные, мутные, покрытые копотью. Будто внутри горел огонь. Но в этом здании никогда не топили, да и дым от угля не мог оседать только на стёклах.
И тут он это почувствовал.
Не глазами. Телом.
Взгляд.
Ощущение, что на него смотрят изнутри.
Нет, не просто смотрят. Оценивают.
Он судорожно сглотнул, и его пальцы сжались в кулак. Отчётливое, липкое чувство чужого внимания пронзило его позвоночник отдавшись слабостью в ногах. В висках заколотило, на затылке закололо, словно кровь вдруг пошла не в том направлении.
Димка замер, боясь посмотреть прямо в окно. Разум твердил, что это нелепо. Что это просто стекло, просто отражение, просто тени.
Но он уже знал, что там кто-то есть.
И этот кто-то – не должен был быть там.
Димка глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, и всё же посмотрел вверх.
Ничего.
Окно. Пыль, копоть, отражение серого неба.
Но он не был дураком.
Его уже заметили.
***
Дед Яков был фигурой, которая словно не имела точки отсчёта. В городе никто не мог точно сказать, откуда он взялся и когда появился. Старожилы помнили его всегда – таким же, каким он был сейчас: высокий, худощавый, с белёсой бородой и пронзительными голубыми глазами, которые слишком долго задерживались на собеседнике.
Но он не старел. Или, если старел, то как-то неправильно. Время будто обходило его стороной, оставляя неизменным, как одну из шахтёрских построек – грубую, пропитанную чем-то древним, тяжёлым, несгибаемым. Он мог бы быть старше всех в городе, но выглядел не дряхлым, а просто… вечным.
Все знали, что он служит в храме. Хотя официально храмом это место никто не называл. Даже в документах, если такие вообще существовали, оно значилось, скорее всего, как «общественное здание», «место собраний», «культурный центр», но не церковь. Не потому, что кто-то запрещал, в областной Караганде, как знал Димка, точно были церкви и мечети – просто так было удобнее.
Яков никогда не навязывался, не ходил по квартирам, не пытался затягивать людей в свою паству. Ему это было не нужно. Люди приходили сами. Сначала старики, потом женщины, затем – молодые. Даже подростки, которым в идеале бы сидеть в кинотеатре или гонять мяч во дворе, появлялись у его дверей. Почему? Никто не знал. Но все были уверены в одном: если ты зашёл однажды – ты вернёшься.
