Антонина Павловна остановилась, увидев Стаса. Она узнала его сразу, хоть и не видела уже несколько лет, с тех пор как он перестал ходить в ее кружок рисования в Доме Пионеров – еще одно канувшее в Лету учреждение.

– Станислав? – ее голос был на удивление сильным и чистым для ее возраста, с легкой хрипотцой, как у старой граммофонной пластинки. – Здравствуй. Что-то ты невеселый сегодня, как осенний дождь.

Стас поднял на нее глаза, немного опешив. Он не ожидал, что кто-то обратит на него внимание, тем более узнает.

– Здравствуйте, Антонина Павловна, – пробормотал он, чувствуя, как щеки начинают гореть.

Она внимательно посмотрела на него, ее взгляд, казалось, проникал под кожу, замечая то, что было скрыто от других.

– Тяжело тебе, вижу, – сказала она не столько вопросительно, сколько утвердительно. – А ведь когда-то ты таким светлым мальчиком был. Помню твои рисунки… акварели. Солнечные такие, живые. Особенно тот кот, рыжий, на заборе… Он прямо светился изнутри. Куда все это делось, Станислав?

Стас молчал, опустив голову. Воспоминание о тех детских рисунках, о времени, когда мир еще не казался ему враждебным и уродливым, кольнуло его острой, почти забытой болью. Тогда он рисовал, потому что ему это нравилось, потому что видел красоту в самых обычных вещах. Теперь же его рисунки были отражением его внутренней тьмы.

– Мир меняется, – наконец выдавил он, не поднимая глаз. – И люди тоже.

Антонина Павловна вздохнула, и в этом вздохе слышалась не только грусть, но и какое-то глубинное понимание.

– Мир-то меняется, да, – сказала она тихо. – Только вот тень внутри нас, Станислав, она всегда одна и та же. Вопрос лишь в том, дадим ли мы ей расти или найдем в себе силы зажечь свет.

Она помолчала, потом легонько коснулась его плеча своей сухой, морщинистой рукой.

– Береги себя, мальчик. И не забывай про того рыжего кота. Иногда они возвращаются.

С этими словами она кивнула ему и пошла дальше, ее маленькая фигурка быстро скрылась за густыми зарослями сирени. А Стас остался стоять посреди заброшенного сквера, чувствуя на плече легкое, почти фантомное прикосновение и эхо ее странных, тревожащих слов. Рыжий кот… Какой еще рыжий кот?

10.

Ночь опустилась на Зареченск, как тяжелое, пропитанное сажей одеяло, приглушая звуки и сгущая тени. Город затих, лишь изредка эту тишину нарушал далекий лай собаки или запоздалый грохот трамвая, уходящего в депо. Окна в домах гасли одно за другим, оставляя на улицах лишь тусклый свет фонарей да призрачное мерцание неоновых вывесок. Одна из них, над круглосуточным кафе «Лунный кот» на углу Пролетарской, отбрасывала на мокрый асфальт дрожащие сине-зеленые блики, создавая почти ирреальную, подводную атмосферу. Кот на вывеске был стилизованным, с огромными, загадочно светящимися глазами, и казалось, он наблюдает за опустевшим городом с каким-то потусторонним знанием.

Стас долго не мог уснуть. Слова Антонины Павловны, ее странный взгляд, воспоминание о рыжем коте – все это крутилось в голове, мешаясь с образами из школьного коридора и злобной карикатурой, все еще лежавшей на его столе, прикрытой сверху другими листами, словно он боялся ее даже во сне. Он ворочался, одеяло казалось ему то слишком жарким, то колючим. Наконец, измученный, он провалился в тяжелый, вязкий сон, похожий на погружение в холодную, мутную воду.

И во сне его рисунки ожили.

Сначала это была она – карикатура на Оксану. Она сползла с листа, вытягиваясь, как резиновая, ее нарисованные змеи-волосы зашипели, а черные провалы глаз уставились прямо на него. Она не была плоской, двухмерной. Она обрела объем, отвратительную, почти осязаемую плоть, пахнущую мокрой бумагой и чем-то еще, гнилостным.