8.

На следующий день, перед уроком физики, когда Стас, как обычно, пытался раствориться в самом дальнем углу класса, к нему подошел Глеб Якушев. Глеб был одним из немногих, кто не участвовал в общей травле Прилукина. Не то чтобы он был его другом – у Стаса не было друзей – но он относился к нему с какой-то спокойной, немного отстраненной доброжелательностью. Глеб был типичным «хорошим парнем»: спортивный, улыбчивый, всегда готовый помочь, один из тех, кого любят учителя и уважают (хоть и немного подсмеиваются за «правильность») одноклассники.

– Привет, Стас, – сказал Глеб, присаживаясь на краешек соседней парты. Его голос был ровным и дружелюбным, без тени насмешки или снисхождения. – Слушай, я видел, ты вчера с домашкой по алгебре мучился. Хочешь, после уроков объясню? У меня вроде неплохо с этим.

Стас вздрогнул, оторвавшись от созерцания трещины на потолке, которая напоминала ему контур какой-то неизвестной, зловещей страны. Он уставился на Глеба так, словно тот заговорил с ним на древнеарамейском. Помощь? Ему? Это было так же неожиданно, как если бы солнце взошло на западе.

На мгновение в его серых, обычно пустых глазах мелькнуло что-то похожее на удивление, может быть, даже на слабую искорку надежды. Но оно тут же погасло, сметенное привычным недоверием и отчужденностью. Он вспомнил вчерашний коридор, смех Оксаны, тупое лицо Петра. Этот мир был враждебен, и любое проявление доброты казалось ему либо ловушкой, либо чьей-то злой шуткой.

– Мне не нужна твоя помощь, – буркнул Стас, отворачиваясь и снова утыкаясь взглядом в потолок. Голос его прозвучал резче, чем он хотел, почти грубо. Он не хотел обидеть Глеба, но не умел по-другому. Защитная реакция срабатывала автоматически, как рефлекс.

Глеб немного растерялся, но быстро оправился.

– Ну, как знаешь, – он пожал плечами, не теряя своей добродушной улыбки, хотя в ней теперь проскользнула легкая тень недоумения. – Если что, обращайся.

Он встал и отошел к своим друзьям, которые уже начали что-то оживленно обсуждать, бросая в сторону Стаса любопытные взгляды. Стас слышал их приглушенные голоса, обрывки фраз: «…опять этот чудик…», «…Якушев, ты что, святой?..». Он еще сильнее сжался, чувствуя, как вокруг него снова смыкается ледяное кольцо одиночества. Отвергнуть протянутую руку помощи было проще, чем рискнуть и снова обжечься. Так было безопаснее. Или ему так только казалось.

9.

После школы Стас брел домой самой длинной дорогой, через старый, запущенный сквер, где асфальтовые дорожки потрескались и заросли сорняками, а скамейки с облупившейся краской выглядели так, словно их оставили здесь умирать. Он хотел оттянуть момент возвращения в пустую квартиру, в свою комнату, к своим рисункам, которые после вчерашнего приступа ярости казались ему еще более мрачными и чужими. Голова была тяжелой, как будто набитой мокрой ватой, а в душе копошилось что-то неприятное, липкое – смесь стыда за свою грубость с Глебом и глухой, ноющей тоски.

В этот момент из-за поворота, где старая липа склонила свои ветви почти до самой земли, словно кланяясь невидимому монарху, появилась Антонина Павловна. Бывшая учительница ИЗО, теперь уже давно на пенсии, она была одной из тех городских чудачек, которых Зареченск одновременно побаивался и немного уважал. Маленькая, сухонькая, с копной седых волос, собранных в небрежный пучок, и пронзительными, как у ястреба, глазами, она всегда носила с собой видавшую виды холщовую сумку, из которой торчали то корешки книг, то пучки каких-то трав. Говорили, что она знает все городские легенды и может предсказывать погоду по полету ворон.