Я оторвал голову от парты и посмотрел на преподавательницу без интереса. Ее родинка над верхней губой и бородавка на правой щеке приковывали все внимание, отвлекали его от ярких зеленых глаз и искривленного в недовольстве рта.

– Я пропустил пару уроков, – брякнул я невпопад. – Я выучу Пушкина, сдам…

– Мы уже Лермонтова изучаем, – пожурила меня учительница. – Ты же понимаешь, что скоро конец четверти?

Я потупил взгляд. Конечно, я понимал, что в табеле за четверть у меня будет красоваться в лучшем случае тройка. Учительница литературы вечно называла меня неучем, но я привык: все-таки зубрить стихотворения было не так интересно, как запоминать сотни шахматных комбинаций и проглатывать за одну ночь «Учебник эндшпиля» Марка Дворецкого.

– Мы почти добрались до Фонвизина… – продолжала, забывшись, Инесса Сергеевна.

– Ага, до «Недоросля», – хихикнул мой сосед по парте Агафонов. – Прям про Грозовского.

– Заткнись, – прошипел я еле слышно, даже не повернувшись к нему.

– А ты знаешь, – с иронией продолжил одноклассник, – что Митрофанушка в «Недоросле» тоже был грубым и неотесанным? А еще необразованным…

Мое терпение вмиг испарялось, когда я смотрел в поросячьи глазки соседа по парте, пялившиеся на меня с насмешкой. Нас посадили вместе не случайно: у того в текущих оценках красовались одни пятерки, он читал книжку за книжкой и не уклонялся от школьной программы. Меня дома ждал недочитанный «Гарри Поттер», а вот запомнить строки великих поэтов мне никак не удавалось.

– Я сейчас тебе врежу, – предупредил я.

Агафонов издевательски хмыкнул.

– Тогда тебя вызовут к директору, а потом твой папа.

Не выдержав, я занес кулак и изо всех сил ударил его прямо в губы, не дав закончить фразу. Одноклассник повалился на пол, а я прыгнул на него сверху, поднимая руку для новых ударов. Инесса Сергеевна закричала и отшатнулась к доске.

– Прекратите! Я позову директора!

Ее голос я слышал отдаленно, сосредоточившись на драке. Агафонов вцепился мне в волосы, но я только запрокинул голову и впился пальцами прямо ему в лицо, ногтями вонзаясь в тонкую кожу щеки, словно желая ее разодрать. Он закричал, а я стиснул пальцы сильнее.

– Отпусти его! – взвизгнула Инесса Сергеевна. – Грозовский, немедленно отпусти!

Агафонов ослабил хватку на моих волосах, и я тоже начал медленно разжимать пальцы. На его щеках остались полумесяцы от моих чуть отросших ногтей. На крики Инессы Сергеевны прибежал завуч, кабинет которого находился через одну дверь по коридору справа.

Он стащил меня с Агафонова, вздернул за пиджак, как нашкодившего кота за шкирку. Глаза его пылали злостью, а между бровей залегла толстая глубокая морщина. От него воняло потом, и я невольно сделал шаг в сторону.

– Восьмой класс! – взревел он. – А деретесь, как в детском саду! Я сообщу классному руководителю!

У него перехватывало дыхание, поэтому он говорил обрывисто.

– Она пусть! Звонит родителям! Обоих! К директору!

Агафонов нахмурился. Подбородок у него задрожал, и Инесса Сергеевна тут же его приобняла.

– Ну что ты, ты не виноват… – шептала она ему на ухо, и это были те немногие слова, которые удалось разобрать.

Я молча подхватил рюкзак. Одноклассники, сбившись в кучу, смотрели затравленно и враждебно, как будто я мог кинуться на них просто так, потому что мне захотелось. Незаметно для Инессы Сергеевны я показал им средний палец и вышел из кабинета. Кожа головы еще болела из-за того, что Агафонов тянул за волосы, и правая скула неприятно ныла – все-таки этот уродец приложился к ней кулаком.

В кабинет директора я зашел первым, пока Агафонову вытирала сопли литераторша. Раздраженно пнув стул, я плюхнулся в него, едва не отбив задницу о плотное глянцевое сиденье, и скрестил руки на груди.