Мунхэбаяр поклонился Биликто-ламе и маленькому Буде и пошел со двора хозяйства. Второй раз он был сегодня напуган. Храм веры – мираж в пустыне! Тогда что такое он, Мунхэбаяр? Тень из теней? Он хотел вернуться и спросить ламу о себе, но забоялся что-либо слышать и о чем-либо думать и снова помчался по пыльным и шумным улицам, над которыми неслись металлические звуки строительства и шум тополей, клонящихся под ветром.

Отчего-то так выходит, что буряты, сколько бы ни собирались в путь с утра, отправляются ближе к вечеру. Так выехали и они, упиваясь красками тревожного ало-золотого заката, трепещущего, подобно высокому стягу Абая Гэсэра. Теперь для многих это был цвет флага СССР.

С возницей выехавших было пятеро: Гомбожап Цыдынжапов, две пары молодых ребят с девушками. И так наступила ночь. Возница ночевал под кибиткой, куда перебрался и Гомбожап, а парочки полночи бродили возле речки без названия и даже пели песню «Хууюур», очень красивую.

Слушая пение, Мунхэбаяр вздыхал и ворочался и сказал Гомбожапу:

– Утром я сочиню песню «Атаархалга», «Зависть». Слова у нее будут еще красивее, чем у «Хууюур». Все станут ее петь под мою скрипку.

– Почему же не под морин хуур? – поинтересовался Гомбожап.

– Я слишком дорожу его струнами из хвостов аргамаков, – ответил Мунхэбаяр.

– Аргамаков? – удивился Гомбожап. – Ахалтекинцев? Где же ты раздобыл такой волос? Я бы тоже хотел заиметь хвосты аргамаков для наших народных инструментов и ремесел.

– Годится волос только от живых лошадей, – с чувством превосходства сказал наш великий певец и солгал: – Я получил волос от проходившего через Улан-Удэ эскадрона. Ищи его, не найдешь. Эскадрон ушел в Читу.

– Жаль, – произнес Гомбожап. – Но я все равно возьму тебя в нашу группу ответственным за музыкальные инструменты, хуристом. Помоги только с хорошим волосом для струн. Эти клячи, что везут нас, по-моему, прискакали из проклятого далекого царизма. Я уже два лета приглядываюсь к конским хвостам и не нашел ни одного волоса звонкого, подходящего.

Мунхэбаяр, конечно, мог бы сказать, что он уже больше десяти лет состоит при самых первоклассных хвостах, но промолчал. Он не перестал страшиться хана Хубилая, в которого мог превратиться его новый друг и руководитель. И на всякий случай уточнил:

– Вас в московском театральном институте учили превращаться в оборотней? В волков, например, в лисиц, отгрызающих охотникам носы, когда те спят? В мангадхаев?

– Учили, – фыркнул Гомбожап. – Только ты не бойся меня, зээ-хубуун, я был плохим учеником.

Мунхэбаяр не понял, шутит его сосед по травяной постели или говорит правду, но на всякий случай отодвинулся от него подальше. А Гомбожап рассказал:

– Я хочу, чтобы мы добрались до истока нашей Красной Уды. Река берет начало в юго-восточной части Еравнинского аймака, как не увидеть ее младенческий родничок? Мы встретим совершенно удивительную природу. Более нежную, чем наш прибайкальский Баргуджин-токум. У меня есть адрес парня, который должен помочь нам в поисках еравнинских народных талантов. Его зовут Жамсо Тумунов. В Наркомпросе очень хорошо отзывались о нем. Он из агинских степей. Был сначала пионером-ленинцем, потом вступил в комсомол. Окончил среднюю школу в Дульдурге и получил направление в Улан-Удэнский пединститут. Однако ему так хотелось строить социализм вживую, создавать базис социализма, что он предпочел работу учителя начальной школы. С нынешнего года он заведует в Еравнинском райкоме комсомола отделом по пионерской и комсомольской работе. Я думаю, мы найдем с ним общий язык.

Гомбожап так и уснул – в глубокой мечте о завтрашнем утре. Мунхэбаяру не удалось расспросить его об учебе в московском театральном институте. Но он понимает, что такое театр. Например, во время мистерии Цам ламы надевают маски, мысленно перевоплощаясь. Но чтобы изменять свой собственный облик – как это? Мунхэбаяр тоже уснул с мечтой. Она была о зеленоглазой девушке, которой он споет новую потрясающую песню «Мы – богатая свободная страна».