– Ты меня удивляешь, Мунхэбаяр, – сказал Гомбожап строго. – Нам нельзя вести религиозную пропаганду! Если мы не будем едины, социализма мы не построим!

– Товарищи, вы не должны на меня сердиться, – ответил Мунхэбаяр. – Этот человек муухай, он показался мне опасным. От него человеческой кровью пахнет. Мы, конечно, если сейчас стронемся с этого места, к ночи будем от него далеко. И за неделю с небольшим достигнем Сосново-Озерского. А если бы этот калмык нас спящими застал, прирезал бы.

Мунхэбаяру припомнился давний рассказ Чагдара Булатова, как он случал Сагаалшан и аргамака калмыка-белогвардейца Гардяя, высадившись из поезда на станции Кутулик. Точь-в-точь это он и есть, Гардяй, назвавшийся русским именем Гордей. Головорез!

Все молча ели, хмурились, тянули горький чай без молока.

– Что ж, – Гомбожап начал складывать съестное в вещмешок, – я тоже почуял опасность всем телом. Спевку не будем проводить. В дорогу! Запрягай, возница, наших знатных лошадок!

Хмуро и без слов они тронулись с места. С неба обрушился ливень, а утренний дождь, как известно, до обеда. Мунхэбаяр сидел на своем месте и мок, терпеливо его пережидая, хотя товарищи звали его в укрытие кибитки. Вознице казалось, что мысли его так напряженны и горячи, что капли высыхают, едва долетев до его одежды. Он гадал, от какой опасности он и товарищи убереглись, проснувшись от прикосновения самого легкого духа – рассветного холодка. И о том, что сам он живет в непростом мире. Оказывается, то, что он просиживал дни в сосредоточенных занятиях музыкой и науками, имело смысл. Так он сохранил себя от бушующих в республике грозных послереволюционных противоречий и немирных схваток. Вместо классовой борьбы посвятил себя изучению гармонии. Случайно ли это? Святой Дух вложил в его грудь спасительный дар. И это было Вечное Синее Небо! Дыхание Абая Гэсэра с ним.

А укрывшиеся в кибитке хани нухэд, друзья, слушали, как барабанит по туго натянутой воловьей коже дождь, и им тоже казалось, что он не холодный, а горячий. Парни и девушки не вели разговоров, опасаясь сказать что-нибудь противоречащее идее социализма и прогресса. Гомбожап думал о том, что, оказывается, люди, воевавшие за правое дело, опасны для своих же, потому что души их залиты кровью. И этим он был встревожен. Свой же, красноармеец, оказывался врагом народа. А такие подлежат уничтожению. Они ехали час и другой, и наконец Гомбожап произнес:

– Мы никого не видели, всадник не встречался нам, это был мираж в степи.

– Мы даже и миража не видели, о чем ты, Гомбожап? – негромко откликнулись хани нухэд, друзья.

На душе полегчало, сидящим в кибитке показалось, что у них одна общая душа на всех. Мунхэбаяр остановил монотонный рысистый бег коней.

– Солнце, солнце! – закричал он громко в темноту кибитки и пропел: – Наратай, наратай, наратай удэр!

Он распряг коней у небольшого ложка с водой, заросшего зелеными кустами, давая подопечным напиться, а из кибитки высыпали товарищи. При виде парящей и блистающей на солнце степи им всем захотелось петь. Гомбожап нашел березовый пенек и в шутку сказал, что вокруг этого пенька они будут танцевать ёохор. Солист Цыжип попытался запалить пенек, но тот был пропитан дождевой водой. Тогда Гомбожап извлек неведомо откуда золотой советский рубль «Сеятель» и положил его на пенек вверх гербом СССР в золотых колосьях пшеницы.

– А вот и огонек, – сказал он.

Все взялись за руки и стали водить хоровод вокруг поблескивающего золотого огонька, припевая:

– Ёохор – СССР, ёохор – СССР!

Потом они рассыпались по степи и каждый, раскинув руки, закружился по отдельности. Друзья-товарищи кричали: «Индустрия! Индукция! Механизация! Даешь заводы и фабрики! Товарищу Сталину слава! Слава! Слава!» Воспоминание об утренней встрече с бесприютным всадником съежилось, чтобы отступить в глубину памяти. Путешественники продолжили путь, раскрасневшиеся сквозь смуглость азиатских скул и возбужденные весельем. А Гомбожап снова сидел в раздумьях. Он положил золотую монету на пенек в качестве театрального реквизита, а по сути они исполнили танец во славу золотого тельца. Как бы отнеслась к этому цензура? Рубль – советский, но каков сам архетип? «Избегай непроявленного, будь проще, вернешься в город – золотой рубль отнеси в Торгсин», – посоветовал он сам себе.