Чагдар развел руками, а Мунхэбаяр довольно улыбнулся. Но быстро погасил улыбку. Курсы русского языка тоже закрылись на каникулы. Где же увидеть Марию Юрьевну?

– А плата! – воскликнул Биликто-лама. – Неужели ты откажешь нищему страннику в плате за его умение читать по линиям ладоней?

– Я не взял с собой денег, – смутился Мунхэбаяр. – Но если вы еще будете здесь, я сейчас за ними сбегаю. Я очень быстро бегаю!

– Хорошо! – сказал лама. – Я понял, что, если бы ты решил стать чемпионом по бегу, ты бы непременно десять лет просидел неподвижно. Ты меня, хубушка, не понял. Хочу услышать, как ты поешь, чтобы не подумать, будто я прочел на твоих ладонях пустое.

– О, – снова смутился Мунхэбаяр. – Конечно, конечно. Мне хочется, чтобы вы дали оценку моему умению петь.

– Если еще и оценку, тогда две песни, – развеселился Биликто-лама.

Мунхэбаяр умчался за морин хууром. Что-то нашло на него сегодня. Он чувствовал подъем и вдохновение. Неужели это проделки утренней мышки?

– Я спою, сочиняя, – объявил он, появившись снова.

– Я понял, – закивал Биликто-лама. – Добиться успеха тебе мешает спонтанное философское мышление. Немедленно женись, дружок! Хоть на русской девушке, хоть на мышке…

– На мышке? – переспросил Мунхэбаяр.

Спустя три дня он уже ехал с концертно-этнографической группой Гомбожапа Цыдынжапова по аймакам. Старик Балта Балтиков уже давно по газетам следил за деятельностью этого человека. Он был из баргузинского улуса Улюн, то есть, как и Мунхэбаяр, баргут. И старик понадеялся, что Цыдынжапов оценит талант земляка, его приемного зээ-хубууна. Ведь он тоже тот неординарный человек, которых в сложные тридцатые годы в Бурят-Монголии появилось много.

Мальчиком Цыдынжапов был отдан в дацан и семь лет обучался тибетским медицине и языку, монгольской письменности и музыке. Однако в результате из дацана он бежал, подобно лермонтовскому Мцыри. Оказался более удачлив, чем этот грузинский послушник, – хищный барс не перегородил его тропы. Гомбожап стал батрачить в степи, набираясь воздухом воли. Русского языка не знал, но поступил в Верхнеудинский педагогический техникум и на музыкальные курсы, затем на этнографические курсы. Затем поступил в Госмузансамбль при республиканском Наркомпросе. Когда они встретились, Цыдынжапов уже окончил в Москве театральный институт и прибыл домой на последипломные летние каникулы. Они почти ровесники с Мунхэбаяром.

Неужели парень терял время напрасно, а мог так же преуспеть, как Гомбожап?! Однако чужая слава не говорила Мунхэбаяру ни о чем. Он не стал сравнивать. Он почти равнодушно спел Гомбожапу несколько песенок собственного сочинения, сыграл на скрипке полонез Огинского, спел любимый «Авиамарш». Гомбожап горячо его обнял, снял кепку с его головы и растрепал волосы. Потом прошелся вокруг Мунхэбаяра в диком кавказском танце и принял его в свою группу.

– Сколько у нас еще темного, невежественного народа! – воскликнул он. – Если бы твой дедушка Балта умел читать и писать, следил за новостями, неужели бы он не привел такого замечательного зээ-хубууна к нам лет шесть-семь назад? Вот мы сейчас поедем в Баргузинскую долину выявлять таланты. И в Еравну заглянем. Я виды ёохора изучаю сейчас. Мечтаю о нашем бурят-монгольском балете. Мы будем просить людей танцевать, а ты, Мунхэбаяр, импровизируй на скрипке. Знаешь, что такое импровизация? Ноты знаешь? Знаешь?! Откуда же! Я думал, ты совершенно сырой невежественный талант.