Племенное хозяйство Дашиева давно переехало из центра Улан-Удэ на улицу Проточную, к протоке Заболока. Места были сыроватые, зато трава всегда обильная и водопой под рукой. Переехали они как раз после того, как Рабоче-крестьянская Красная армия забрала Сокола. Чагдар Булатов расстался с жеребцом вроде бы с легкостью, а потом начал переживать.

– Надо перевозить хозяйство куда подальше, Банзар, – сказал он Дашиеву. – Мы разводим коней исключительно для Бурят-Монголии. Я не уверен, что новые хозяева Сокола будут заботиться о нем должным образом. Да и неизвестно пока, будет ли от него жеребенок. Такие мои труды пропали напрасно! Если б ты знал, сколько волнений мне стоил Сокол! Какой был трудный путь с ним, его матерью, кобылой Сагаалшан, всем моим семейством и младенцем Жимбажамсой через зимние перевалы в неизвестность!

Чагдар рассказал товарищу, при каких обстоятельствах Сагаалшан понесла от ахалтекинца.

– Я вез ее в товарном вагоне с запада. Со многими пересадками вез, не имея других забот, как спасти свою и ее шкуру. Я ведь думал утечь в Ургу и там основать передовое племенное хозяйство. Я давно задумал вывести новую породу для наших мест. Чтобы кони были ручные, что твои собаки, исполняли команды, но и были неутомимы. Я в цирке Варшавы видел таких коней. Я хотел создать показательное подразделение по джигитовке. Устроить в Урге свой ипподром. Я в Петрограде изучил это дело. Я устроился там жить при дацане и целый месяц ездил на скачки, бывал в Манеже. И вот я везу Сагаалшан. Она совсем молоденькая была лошадка, два года едва ей было. И ссадили нас на станции Кутулик под Иркутском. Вагон был забит людьми, хоть и товарный. И мне сказали: «Все, иди ты со своей лошадью!» Дескать, на ней и скачи по шпалам, людям надо ехать. И я сошел покорно. Я все боялся, что голодные забьют мою лошадку на мясо. Веду я Сагаалшан в поводу, ищу, где бы заночевать, кто там, красные или распрекрасные в селе, буряты или русские, не знаю. Холодный день был. Иду понуро. И вдруг поднимаю глаза – всадник на белом аргамаке! Калмык лет тридцати. Он спешился и говорит мне: «Здорово, дед! Смотрю я, у тебя кобыла белая, а у меня белый жеребец. Может быть, мы с тобой родственники?» Я отвечаю: «Похоже! Давай потолкуем!» Он рассказал мне, что другой год уже скитается неприкаянный и не знает, когда смерть придет. А все дело в этом аргамаке. Не поднимается рука его пристрелить. Повздыхали мы. Я сам догадался, что калмык из белой армии разбитой. Мы с ним постучались в один дом. Калмык сказал, что он есаул, и, если не откроют, сам откроет, а хозяевам глотки перережет. И что он уже не раз таким образом приют и ночлег находил. Но хозяева открыли, буряты. Их легко обнаружить по огородам – у русских на огороде грядки и овощи, а у наших – бурьян. И вот мы заночевали. А я жадный был, захотелось мне и аргамака прихватить в Ургу, калмыка от него избавить. Только как? И потом, аргамак совсем не для Северной Монголии. Ему конюшни в наших местах на зиму теплые нужны. Калмык без слов понял меня. Предложил лошадей наших свести. Ну, мы и свели. Хозяева с большим интересом к этому отнеслись и помогли нам. Хвост Сагаалшан подвязали повыше, как надо, закрыли их вдвоем с аргамаком в овечьем загоне. На другой день я пошел восвояси с Сагаалшан в поводу. Я ни разу верхом на ней не проехался, жалел. А она покорно, как собака, со мной и за мной всюду шла. А калмык остался пули своей дожидаться. Еще когда мы с ним ночлег искали, он показал мне крошечное тавро с вензелями на крупе своего коня. И на попоне такие же вензеля были полустертые. Конь-то, говорит, верховному правителю Колчаку расстрелянному принадлежал. Когда дело стало худо, калмык и увел этого коня из-под Иркутска. Сначала просто с товарищами таился. Потом они узнали, что дело их кончено, в зиму Колчака расстреляли. К своим калмык думал ускакать, а сам все кружил, таился и ушел недалеко. Гардяй имя его было, у нас такого имени нет. И вот, когда я сопровождал Сагаалшан и жеребенка от Гардяева ахалтекинца по обочинам улиц Верхнеудинска, я чувствовал себя всадником без головы. Это же белая армия без своих сынов в город входила! Это был подарок царской России городу победившего пролетариата. Вот так.