Мужику слово «особняк» не понравилось, и он сказал:

– Но-но-но, это не особняк, а изба для приема большого количества большевиков. Если у вас есть чем расплатиться, я приму вас, так как чабаны нынче в большом почете.

– Нашим коням нужно по мере овса, стойла, а нам – ужин и ночлег и безопасность.

– Что-то много вы просите. Спокой и безопасность где я возьму? – Мужик одернул застиранную косоворотку и поправил ремень, за которым обнаружился наган, едва заметный в полутьме. – Хотя я бы сказал, что теперь повсюду стало куда спокойнее. Зовут меня Федос Кузьмич.

В лето тысяча девятьсот двадцать четвертого года еще свободно разрешалось иметь любое оружие, включая бомбы. Ограничения появятся двенадцатого декабря, когда ЦИК СССР издаст соответствующее постановление, и наганы останутся в пользовании у одних партийцев по разрешению. Простым людям можно будет иметь гладкоствольное охотничье ружье. Однако к постановлению владельцы оружия особо не прислушаются, следующий год будет отмечен если не пальбой, то небывалым ростом самоубийств по всей стране. Одиннадцать лет потрясений расшатают психику населения бывшей Российской империи и сопредельных с ней государств. Многие самоубийство изберут способом сдачи оружия, кто-то захлебнувшийся от собственных зверств пустит собственную кровь в горячке, а кто-то устанет смотреть на то, что несовместимо с жизнью.

– Федос Кузьмич, – обрадовался Чагдар-Балта тому, что, судя по всему, им не отказано в ночлеге, – меня зовут Балта, за постой мы заплатим. А есть ли у вас в продаже револьверные патроны? Я слышал, в город надо входить, вооружившись как следует.

– Вот-вот, – проворчал мужик. – Я и вижу, что ты, Балта, чабан. Смотрите у меня! Я продам патроны, а вы меня расстреляете? Нет у меня патронов. А вот пулемет найдется на любого, кто мне станет угрожать. Я сорок лет держу этот постоялый двор, о чем-то это вам говорит?

– Говорит! – согласился Чагдар-Балта. – Это очень хорошо, что сорок лет.

Он чуть не произнес по-европейски «это хорошая марка», но вовремя вспомнил, что чабану не пристало знать такое выражение и он должен быть куда осторожнее. Потупив глаза, чтобы мужик не приметил испускаемые ими молнии, бывший именитый купец ступил за ним, сошедшим с крыльца, и они устроили коней и Сагаалшан-кобылицу в сухую и поставленную крепкой хозяйственной рукой конюшню, получили овес, а мухорушка Мунхэбаяра, не напившийся из степного колодца, получил еще и питье.

Уже сидя в избе за столом в ожидании щей, Чагдар вспомнил: «Надо же, паренек знает мое имя! Я так приметлив? Что же делать?» Однако Мунхэбаяр уже дремал, едва пробормотав: «У меня было столько приключений в дороге, вы не поверите». На печной плите что-то шкварчало, и говорить не хотелось.

Мужик сам подсел к ним с разговором.

– Вы хотите и в самом деле подарить кобылу и стригуна республике? Это верное решение. Они так приметливы, что никому с ними житья не будет. И вам в первую очередь. Продадите – убьют новых хозяев или самих животных. Сейчас в моде серость, одинаковость. Я тебе, Балта, так посоветую, уж поверь мне. Ты мужик приметный. А вот пареньки твои не очень. Особенно этот, что задремал. Он на воробья похож. Вот пусть они и вручат ваше сокровище, как вы говорите, республике. Пусть вручат вдвоем, как передовая молодежь Советского Союза.

– Кому же? – спросил Чагдар-Балта. – Я бы хотел создать племенное хозяйство. И не представляю, каким образом можно получить поддержку новых властей.

– Утро вечера мудренее, – откликнулся Федос Кузьмич, глядя, как жена Марфа расставляет оловянные солдатские миски с горячими щами.